Агдика - Александр Владимирович Быков
– Уже побывал? Раньше чем у барыни! Смотри, Максим Федорович, как бы не опростоволоситься тебе.
– А что в том, что я зашел к Агдике? Я ей гостинца привез, как и всем, и Матрене Ивановне, и тебе, и Ваньке Кускову, и даже Мирону. Так где она, у барыни?
– Не скажу, не велено, Матрена Ивановна, коли захочет, сама тебе скажет.
– С ней что-то приключилось? – с тревогой спросил Титов.
– Не спрашивай, не велено говорить, – покачала головой нянька, – только я тебе вот что по секрету открою, нет ее в доме.
– Как нет? – побледнев, выдохнул Максим, – куда же девалась?
– Не знаем, может уж и в Тотьме нет.
– Сбежала что ли?
– Не пытай, Максим Федорович, не скажу, не велено.
Сердце у Титова заклокотало в груди.
«Где же она может быть? Надо идти к Черепановой, узнавать».
Он и подумать не мог, что барыня была главным виновником всех неприятностей бедной алеутской девушки.
– Спроси, когда же Матрена Ивановна меня примут с докладом?
– Спрошу, а пока ступай на кухню, поешь, отдохни с дороги, поспи часок-другой, там, глядишь, барыня закончит дела и с тобой найдет время поговорить, думаю, ближе к ночи будет сподручнее.
Как не пытался выведать Максим Титов, что случилось с Агдикой, не мог. Все домочадцы черепановских палат молчали, словно в рот воды набравши. Предаться послеобеденной дреме он тоже не мог, думы не давали уснуть. Наконец, уже вечером в двери постучала старая нянька:
– Иди, соколик, Матрена Ивановна к себе зовут.
Максим пошел в покои купчихи. Та приняла его в модном французском платье, холодно кивнула в ответ на приветствие, но сесть не предложила.
– Ну как съездил-отдохнул? – спросила она, смерив приказчика долгим насмешливым взглядом.
– Все хорошо, проведал отца и мать, отец кланяться вам приказал, зело доволен он новым контрахтом на пятиглавие и от сердца благодарит вас за доброту.
– Я рада, что у тебя все благополучно, – ответила купчиха, – а вот мы похвастаться этим не можем, все извелись от горя.
– Что-то случилось с Агдикой?
– Что-то случилось? – передразнивая Максима, повторила Черепанова, – он не знает, что случилось!
– Не знаю, матушка, в ум не приходит. Никто мне ничего не рассказывает, знаю только, что Агдики нет в доме, а что с ней, молчат дворовые.
– Говорить не велено, вот и молчат, – с надрывом в голосе сказала Матрена Ивановна.
– Отчего же? – недоуменно спросил Титов.
– Скажи мне, Максим Федорович, – вдруг переменила разговор купчиха, – я тебе нравлюсь?
– Да, матушка, красивее тебя во всей Тотьме не сыскать.
– Ой ли?
– Клянусь святыми мощами моего покровителя.
Максима, тотемского прозорливца.
– Значит, я тебе нравлюсь? – вопросительно повторила Черепанова.
– Очень, – ответил Титов.
– А вот так еще больше нравлюсь?
Купчиха достала кисейный «помпадур» Агдики и ловко повязала его вокруг талии.
Максим застыл в недоумении. Неужели она узнала о его отношениях с девушкой, почему отняла у нее «помпадур», что значит «а вот так»?
– Я не возьму в толк, матушка, что ты такое себе придумала, почто напередник служаночий надела?
– А я тебе скажу, зачем, коли ты служанку предпочел госпоже, неблагодарный мужик!
– Помилуй Бог, напраслина это!
– А то, что она понесла от тебя – это тоже напраслина?
– Да, – неуверенно сказал Титов.
– Нянька, где ты? – закричала Черепанова.
– Тут я, Матрена Ивановна.
– Расскажи-ка, что ты в бане с Гашкой косоглазой делала?
– Я, барыня, грех великий взяла на душу, сначала распарила ее кипятком, а потом зельем напоила. На другой день у нее выкидыш случился.
– Что скажешь, Максим Федорович? Твоих рук дело? – торжествующе произнесла Черепанова.
– Я не знаю, – пробормотал приказчик, – я и не помню уже, что оно и как, может, выпивши был.
– То-то и оно, что сказать нечего. На, забери себе на память.
Она сняла «помпадур», скомкала и бросила в лицо Максиму Титову.
Тот стоял ни жив ни мертв, в голове его все перепуталось, смешалось и только одна мысль довлела над сознанием:
«Сейчас порвет контрахт и прогонит прочь».
Думал ли он в этот миг о судьбе несчастной Агдики? Вряд ли, ей уже не помочь, хоть он и знал только, что ее нет больше в черепановском доме.
– Поди прочь, – властно сказала Черепанова, – завтра я скажу свою волю.
Максим Титов, опустив плечи, поплелся к себе, упал, не раздеваясь, на кровать и долго неподвижно лежал, пока не уснул.
– Нянька, подбери это, – Черепанова указала на лежащий на полу скомканный «помрадур», – и сожги.
– А нельзя ли мне себе забрать, уж больно красивая вещица? – спросила нянька.
– Нельзя, я на тебя глядеть буду и Гашку вспоминать! Сказала в печь, и все, выполняй.
Нянька поклонилась, забрала «помпадур» и тоже пошла прочь. На другой день она вместо того, чтобы сжечь модную французскую вещицу, как на то был приказ, спрятала ее подальше в своих тряпицах.
Вскоре «помпадур» тоже покинул черепановский дом, уехал в деревню, украшать сарафан племянницы старой няньки. Прошло немного времени, и вся деревня переняла новую моду, потом волость и дальше. За неимением кисеи передники стали делать из тонкого льна и украшать вышивкой на свой деревенский манер.
Пройдет сто лет, и никто уже не сможет вспомнить, откуда тотемские крестьянки позаимствовали новый предмет своего костюма.
Покуражившись над Максимом, Черпанова милостиво простила парня, допустила до своего тела и настрого приказала обо всем молчать. Титов с охотой согласился. Ему даже полегчало от того, что нет больше алеутской красавицы, которой он принес столько неприятностей, ненарочно, невольно, но все-таки. В тот день он окончательно стал расчетливым и циничным приказчиком.
Ванька Кусков отчего-то избегал встреч с Максимом, куда делась былая дружба?
От посторонних людей Титов узнал, что Черепанова продала Агдику купцу Нератову, который забрал ее с собой в поход к океану. Люди шептались, что выложил Нератов за алеутку огромные деньги и неспроста. Говорят, обещала Гашка привести купца в такие места, где он враз добудет столько пушнины, что покроет все расходы с большой лихвой.
Про роль Ваньки Кускова в этой сделке Титов так и не узнал, да и не от кого было. Сам Кусков никому не говорил ни про заемное письмо, ни про кондиции относительно освобождения Агдики.
Наступила весна 1781 года. Зашевелились людишки на строительстве. Приехал Федор Титов с артелью мастеров. За лето они возвели все пять барабанов новой церкви, поставили купола и кресты. Храм засиял во всем великолепии.
Оставалось немного, поднять колоколенку и все, церковь готова к отделке. Но тут снова вмешалась Черепанова:
– Не хочу, – сказала, – колокольню, как
