Агдика - Александр Владимирович Быков
– Чего ломишься? – крикнул ему Мирон.
– Открывай, к госпоже Черепановой по важному делу.
– Кускова Ваньку пущать не велено.
– С какой стати?
– Барыня сказала: «Не велено». Наше дело – исполнять.
– Мирон, будь человеком, скажи мне, как она?
– Барыня? Серчает!
– Да нет, Агдика как?
– Гашка-то? А чо с ней сделается, неделю сидела в подклете в колоде, ума-разума набиралась, сейчас на скотний двор определена, работу грязную исполнять. Нечего даром хозяйский хлеб жрать.
– Ты скажи мне, Мирон, что случилось?
– А я почем знаю?
– Не ври, знаешь ведь, говори, а то хуже будет!
– Барыня сказала, ежели придет Кусков и начнет буянить, посылать за полицией.
– Не надо полиции, ты мне просто скажи, что случилось, и я уйду.
– Деньги есть?
– Сколько надо?
– А сколько тебе за девку алеутскую не жалко?
– Ничего не жалко!
– Ну тогда давай полтину денег.
– У меня нет столько.
– А сколько есть?
– Пятиалтынный!
– Подсовывай в щель под калиткой.
Ванька развязал тряпицу, достал отложенную на всякий случай пятнадцатикопеечную серебряную монету и сунул ее Мирону.
– На, лиходей, подавись!
– За обиду взыщу! – подал из калитки голос привратник.
– Не скажешь, подкараулю и кровь пущу, – угрожающе заявил Кусков, – ты меня знаешь.
– Ладно, – сразу струсил Мирон, – расскажу, так и быть. Гашка с Максимом снюхалась и понесла от него. Барыня узнала, прогневалась и, пока Максим в отъезде, решила Гашку продать.
– Вот оно что. А за сколько?
– Мне про то неведомо.
– А кому ведомо?
– Матрене Ивановне, однако.
– Как узнать?
– Это дело не мое, ты спросил, я сказал, что знаю, а теперь проваливай, иначе свистеть начну.
По свистку дворника или привратника полицейским чинам надлежало немедленно прибыть на место, чтобы принять меры против злодейства. Дворовые служители были важными осведомителями, и если что, свидетелями и понятыми в случае совершения преступления. К их сигналам в полиции относились с вниманием.
Кусков побежал назад в город. Он не знал, что ему делать. Застывшая на морозе Тотьма с седыми дымами из печных труб и инеем на деревьях взирала на парня из окон домов, словно бы размышляя: «Ну что, Ванька, слабо спасти алеутскую девку?»
Ноги несли Кускова прямо к дому купца Алексея Петровича Нератова, которому он помогал готовиться к экспедиции в Сибирь, обновлял карты. Нератов обещал взять его с собой на пушной промысел. Грамотный парень был нужен ему в этом ответственном деле. Ванька понимал это и всячески старался быть полезным.
Купец изволил пить чай, когда Кусков постучал в двери.
– Садись, Ванюшка, отведай чайку доброго, что какой взъерошенный, не угорел, чай?
– Дело у меня к вам, Алексей Петрович.
– Какое еще дело?
– Важное, судьба человека решается.
– Твоя, что ли?
– Может, и моя.
– Тогда говори, помочь хорошему человеку – это дело Божье.
– Слыхали вы, что Матрена Черепанова удумала?
– Не слыхал, окромя того, что церкву строит.
– Девка у нее во дворе живет, алеутка, Агдика зовут, по нашему Гликерья. Ее покойный Степан Черепанов ребенком привез, она говорит, будто дочь ему незаконнорожденная, но я точно не знаю.
– Так что с того?
– А то, что осерчала на Агдику Матрена Черепанова и хочет ее продать, словно скотину.
– Она ей что, холопка?
– Я не знаю, но она в ее полной власти.
– Тебе-то что за дело?
– Есть дело, – Ванька Кусков покраснел.
Это не осталось незамеченным.
– Понимаю, – сказал Нератов, – но как тебе помочь?
– Выкупи девку у Черепановой, Алексей Петрович, а уж я, будь уверен, отработаю.
– Вот оно как? И кабальную запись подпишешь, коли так?
– Все, что надо подпишу, только спаси девку!
– Хм, – крякнул Нератов, – видать сильно она тебя зацепила, как на такое идешь.
– Сильно, Алексей Петрович, мочи нет.
– Хочешь жениться на ней?
– Возрастом пока не вышел, средств не имею, но как подрасту и заработаю денег – обязательно женюсь.
– Ну что, похвальное намерение, а что тебе, русских-то девок не хватает?
– Так и эта наполовину русская, мне с ней дюже как интересно!
– Все ясно с тобой, – усмехнулся Нератов, в жизни которого было столько женщин, что в пору заводить гарем.
Купецкое дело такое, на каждом новом месте своя невенчанная «жена». Дома купцы годами не живали, все по дальним землям, там больше всего прибытку в торговых делах бывало. Не все же соляными трубами владели, чтобы денежки прямо тут, дома в Тотьме, из-под земли текли.
– А сколько просит Черепанова за алеутскую девку?
– Мне неведомо, они меня на порог не пущают, привратник даже калитку не открыл, через дверь говорили.
– Ну ладно, Ванюша, я подумаю, как твоему делу помочь.
– Век буду благодарен, Алексей Петрович!
Старая нянька нашла Агдику в хлеву, где та обряжала[53] скотину.
– Поди сюда, чумазая.
Девушка молча подошла.
– Пошли, барыня приказала тебя отмыть, скоро смотреть придут.
– Кто?
– Новые хозяева.
– Что еще за хозяева?
– Продает тебя Матрена Ивановна, надоела ты ей, бестолковая раба, доброты не понимаешь, ведешь себя, словно распутница, не надобна ты ей.
– Я не крепостная, меня нельзя продать.
– Можно, ты инородная, про тебя законов нет, купецкая добыча, холопка, одним словом. Захочет Матрена Ивановна тебя запороть кнутом – ее воля, захочет продать для своей выгоды, так тому и быть. Твоего голоса тут нет, и быть не может.
Агдика пошатнулась от наплыва чувств и упала, где стояла, прямо на скотскую подстилку.
– Ишь, какая благородная, в обморок падает, – ворчливо сказала нянька, – вставай, не придуривайся, велено тебя в баню вести, отмыть для показу. Ну, пошевеливайся, – нянька легонько подтолкнула ее ногой.
Агдика поднялась с пола и пошатываясь пошла за старухой в мыльню.
В бане было натоплено жарко, даже чересчур.
– Полезай в лохань, – приказала нянька.
Агика залезла в большой деревянный чан для купанья, в котором до половины была налита вода, присела так, что видна одна голова. Никакой разницы, кто моется, в то время не существовало, мыльня была общей для всех обитателей дома.
Нянька набрала горячей воды, добавила в чан.
– Хорошо?
– Очень!
Она добавила еще.
– А теперь?
– Спасибо, достаточно.
– Нет, холодновато, надо еще! – Нянька аккуратно добавила в чан еще кипятка.
– Сварюсь же! – испуганно закричала Агдика.
– Ничего, попривыкнешь, вот так и сиди, отмокай, а как выстынет, я еще подбавлю.
– Хватит горячего, – простонала девушка, – кожа аж горит у меня.
– Вот и славно, так и добро, чресла надо расслабить.
– Зачем это?
– Не твоего ума дело.
Нянька плеснула воды на каменку, шипящий пар поднялся в воздух.
– Ах,
