Миры Эры. Книга Третья. Трудный Хлеб - Алексей Олегович Белов-Скарятин
"Да, будет весьма комфортно, только если она не возражает против шума воды", – согласился с ним мистер Бонер, поднимая оконные рамы, включая свет и открывая шкафы с видом фокусника, демонстрирующего весь свой набор хитрых трюков. "Но, скажите, – продолжил он, обращаясь доверительным тоном к мистеру Брауну, – отчего же вы не поселили её в доме? Не знал, что у вас там сейчас гости".
"У нас их нет, – слегка смущённо ответил мистер Браун, а затем, сдержанно кашлянув и лукаво подмигнув в мою сторону, тактично промолвил. – Я расскажу вам об этом, когда мы спустимся вниз. В любом случае мне уже пора уходить. Спокойной ночи, Мадам! Надеюсь, вам будет тут удобно. Приятных снов!" И в следующую минуту они исчезли.
Поскольку у меня не было сна ни в одном глазу, я, погасив свет, села у того окна, которое смотрело на водопад. Пенясь и сверкая в прозрачном закатном свечении летнего вечера, тот вскорости меня успокоил гипнотически действующим вечным движением и несмолкающим рёвом, и пока я сидела, не сводя с него глаз, мои мысли, как обычно, обратились к былому. Я думала о доме и о своём детстве, когда в Троицкое приезжали учителя и мои родители встречали их на пороге. Гостевые спальни, столь тщательно для них подготовленные, были неизменно уставлены цветами, которые моя мама всегда собирала сама, составляя прелестные букеты, гармонировавшие с цветовой гаммой комнат. Много раз перед их приездом она поднималась наверх, чтобы проверить, всё ли сделано слугами так, как она им велела. Кровати из кудрявого клёна с мягчайшими благоухавшими лавандой льняными простынями, и письменные столы с бумагой для заметок, имевшей на себе штамп "Троицкое", и умывальники с наборами кувшинов и тазов всевозможных размеров, помеченных вензелем Скарятиных, и мебель, обитая ситцем, и шторы, и коврики, и старые гравюры – всё это было тщательно подобрано моей матерью с целью придания помещениям красоты и комфорта.
"Что ж, теперь, – говорила она, склонив набок голову и критически осматривая результат тех усилий, – теперь я думаю, что всё в полном порядке". А потом, смахнув воображаемую пылинку, или расправив складки ситцевой шторы, или слегка переставив цветы в вазе, она наконец заявляла, что пора спускаться вниз, чтобы там дожидаться их приезда.
"Беги и позови папу, – с тревогой говорила она. – Они уже скоро будут здесь, и он не должен забыть поприветствовать их у дверей".
Обычно гости объявлялись ближе к вечеру – незадолго до шести, так как поезд, который прибывал на нашу станцию в четыре, являлся самым удобным, а затем экипажам, запряжённым лошадьми, требовалось около двух часов, чтобы преодолеть тридцать вёрст от станции до дома. Мы всегда могли заранее услышать колокольчики на хомутах лошадей и стук их копыт, когда они въезжали на главную липовую аллею нашего приусадебного парка, или "Большую Аллею", как мы её называли, и тогда мы все, устремившись в колоннаду перед главным входом, внимали уже металлическому цокоту подков о булыжник подъездной дорожки, такой твёрдой и прочной, что летом она блестела, будто сделанная из полированной стали. Динь-динь, динь-динь – звенели бубенцы лошадей, и этот звук, такой типично русский, всегда заставлял замирать моё сердце. И с каждым приездом вновь и вновь разыгрывалась одна и та же сцена – я и сейчас так ясно её вижу.
"Едут, едут", – кричит смотрящий на дороге, и, размахивая руками, бежит к нам, а затем мои отец и мать с серьёзным видом занимают своё место в самом центре колоннады. Всё громче и громче звон подков и колокольчиков, и в следующий миг ландо, или фаэтон, или любой иной экипаж, отправленный на станцию, появившись в облаке пыли, ловко подкатывает к парадному входу.
"Тпррр", – кричит лошадям кучер, в то время как Яков, дворецкий, бросается вперёд, чтобы помочь гостю выйти. После этого мои родители идут к нему с распростёртыми руками, улыбаясь и произнося все те добрые приветственные слова, которые только могут прийти им в голову. Затем уже все мы, подходя один за другим, пожимаем ему руку, тогда как слуги позади нас низко кланяются.
"О, вы, должно быть, так устали, – сочувственно говорит моя мама. – Идите в свою комнату и перед ужином немного отдохните. Знаете, у вас в распоряжении есть целый час. И ваша ванна уже готова, а я вскоре прикажу подать вам чашечку горячего чая".
Внезапно те видения прошлого, что я узрела в белой пене водопада, исчезли, и я поняла, что нахожусь совсем одна и без гроша в кармане в гостиничном номере забытого Богом американского городка на Среднем Западе.
"О, Господи!" – простонала я в резком приступе отчаяния, бросаясь на кровать и утыкаясь лицом в подушку. "Я этого не вынесу, я этого не переживу", – закричала я в таком исступлении тоски, что даже слёзы не принесли бы мне облегчения, а затем, снова вскочив, метнулась обратно к окну, выходящему на водный каскад.
"Вот если бы только у меня хватило духу сделать это сейчас, прямо сейчас", – подумала я, глядя на поток, бурлящий внизу. Потом безнадёжно, словно неосознанно прощаясь с жизнью, я в последний раз оглядела комнату, и в этот миг мне вдруг бросилось в глаза то, чего я прежде почему-то не замечала: маленькая чёрная книжечка, лежащая на комоде.
"Что бы это могло быть?" – заинтересовалась я. И эта мысль, подобно молнии пронзившая окутавшую меня пелену безысходности, создала психологически отвлекающий момент, который, вне всяких сомнений, спас мне жизнь. Отвернувшись от окна и пройдя на подкашивающихся ногах через комнату, я, обуреваемая непреходящим любопытством Евы, пересилившим суицидальный порыв, потянулась за книгой. "Библия Гедеона", – гласили тиснённые на её обложке буквы и боле ничего, но направление моих мыслей тут же поменялось – стоя там, держа эту книгу и напрочь позабыв и об окне, и о водопаде, я размышляла, кем мог быть этот Гедеон – вероятно, издателем или новым толкователем Библии47. Неожиданно я почувствовала страшную усталость и, положив книгу на место, доплелась до кровати, где, вытянувшись во весь рост, и пролежала потом всю ночь напролёт в состоянии полубодрствования-полусна, не в силах пошевелить даже пальцем и с не затихающим ни на миг рёвом воды в ушах – "словно я тону", – тупо крутилось в моей голове.
Первый урок
Когда наконец наступило утро, я встала с болью во всём теле – будто меня избили, целиком покрыв
