Тамара. Роман о царской России - Ирина Владимировна Скарятина
Он, шатаясь, поднялся на ноги, его лицо побагровело, глаза вылезли из орбит, седая шевелюра буквально встала дыбом.
"О Боже, что с Василием Ивановичем? У него же удар!" – воскликнула Мамуся, в тревоге подбегая к нему. Она как раз вошла в библиотеку, чтобы стать невольной свидетельницей приступа старого господина. "Беги, Тамара, скорее … неси стакан воды … потом тут же позови Доктора!" Она расстегнула его воротник и хлопотала над ним, пока он судорожно хватал ртом воздух. Когда я вернулась с водой, ему, похоже, стало немного легче, и она принялась изучать записку.
"Это ты ему дала?" – сурово спросила она.
"Да, конечно, Мамочка. Ванька-и-Танька мне поручили. Это же любовная записка от Глафиры Петровны", – дрожащим голосом ответила я, пятясь к выходу из помещения.
"Та-а-ак, – протянула Мамуся зловещим тоном, который, как всем было известно, означал 'Наказание', с большой буквы 'Н'. – Та-а-ак, ещё одна из их идиотских выходок. Что ж, хорошо. Тамара, немедленно позови Ваньку с Танькой! Слышишь, сию же минуту!"
И я унеслась, радуясь, что избавилась от Василия Ивановича и его ужасного приступа. Но так нигде и не смогла найти двойняшек. Те бесследно исчезли, и до вечера никто не знал, где они. В конце концов после долгих поисков по всему дому их обнаружили крепко спавшими в своих постелях. Однако Папуся с рёвом разбудил их и, вытащив за волосы, устроил им страшную взбучку. Он кричал, кричал и кричал, в то время как в соседней комнате я спряталась под одеялом и, заткнув уши пальцами, молилась "царю Давиду и всей кротости его" о своей защите.
На следующее утро и Глафира Петровна, и Василий Иванович исчезли, а Ваньку с Танькой три дня продержали в их смежных комнатах на чёрном хлебе и молоке. По крайней мере, предполагалось, что у них не будет ничего, кроме хлеба и молока, но вышло совсем не так. Узрев меня на следующее же утро под своими окнами на лужайке, они приказали мне собрать все яблоки, и груши, и пирожки, и ещё любое вкусненькое, что попадётся мне под руку, а затем сложить всё это в корзинку и привязать к той верёвке, что Ванька спустит из своего окна, а затем поднимет назад с добычей. Естественно, я подчинилась, умудрившись наполнить для них даже не одну, а несколько корзинок большим количеством съестного и пригодного для питья, включая: пирожные, конфеты, печенье, мясное ассорти, десерты и сладкие напитки – всё это я стащила из холодильной комнаты, когда экономка поворачивалась к ней спиной. Мне несказанно везло, но в конце третьего дня она всё же застукала меня с полными руками краденых продуктов и донесла об этом Няне. Тогда уже наказали меня, заперев в моей комнате, но Ванька и Танька, которые к тому времени были выпущены из своего заточения, благородно пришли на помощь и сполна покрыли свой благодарственный долг, доставив мне таким же образом всё, до чего дотянулись их руки, – в основном кусочки торта и карамель. Я ими пичкалась и пичкалась, наотрез отказываясь, к огорчению Няни, есть чёрный хлеб с молоком. Встревоженная, она сообщила о моей "голодной забастовке" Мамусе, после чего меня незамедлительно освободили, правда, при том условии, что я буду трижды в день проглатывать ложку касторки и по тридцать раз кланяться иконам, прося: "Помилуйте меня, молю, помилуйте меня, ибо я много согрешила".
Ваньку с Танькой заставили написать в адрес Василия Ивановича и Глафиры Петровны покаянные послания, а затем отвезли просить тех о прощении лично.
Позже имел место шокирующий инцидент, когда не кто-нибудь, а сам губернатор оказался запертым в туалете около нашей классной комнаты. Это было скандальное событие, которое привело к катастрофическим для меня последствиям.
Эти туалеты, которые наш учитель итальянского тактично называл "ритира́та", а слуги, считавшие, что верно произносят английские слова, – "во́ттер глозе́тты", были самыми первыми в своём роде во всей губернии, чем мы по праву, пусть и скромно, гордились. Без фанфар и бахвальства, но тем не менее это было так: приятное, твёрдое осознание того, что эти современные инновации находятся в нашем распоряжении и что мы, бесспорно, являемся пионерами в данной области. Было приятно осознавать, что абсолютно всем гостям нравилось пользоваться нашими удобными "во́ттер глозе́ттами" и что, вероятно, они специально к нам заглядывали, чтобы провести в них долгие и полезные часы за чтением, курением и дневной дрёмой, так как те имели приятный обогрев и буквально благоухали благодаря приспособлению, прикреплённому на стене и называвшемуся озонатором. ("Озона-тор-тор-тор, из Парижа прямиком", – всегда напевали в его честь Ванька, Танька и я на мотив популярной песенки "Я тебя обожаю").
Туалеты были встроены в различные подходившие для этого и разбросанные по всему дому ниши, но в целях оптимизации водопроводно-канализационной системы архитектор расположил их как бы в виде сиамских близнецов, по два бок о бок и с неизменным соединявшим их оконцем, расположенным высоко под потолком. Бо́льшую часть времени эти оконца были открытыми, несомненно, для лучшей вентиляции, и, хотя ничего не было видно, можно было с лёгкостью расслышать, кто находился в соседней кабинке. Знакомое покашливание, звяканье шпор, шелест шёлка или запах определённых духов – и секрет был раскрыт.
У нас, детей, имелись свои "близнецы-глозе́тты" в коридоре рядышком с классной комнатой, и было страшно весело занять их оба, чтобы чуточку поболтать, а ещё по очереди поведать друг другу короткие истории или почитать стишки. Помимо всего этого, существовала и другая форма декламации, увы, более низкого и гораздо менее вдохновенного уровня. Она состояла в том, чтоб вслух зачитывать по кругу следующую изысканную надпись, напечатанную на контейнере из папье-маше, который также висел на стене рядом с озонатором, и озаглавленную "Медикаментозная бумага". Согласно правилам этой фантастической игры, кто первый садился, тот и начинал. Скажем, начинала Танька:
"Медикаментозная бумага – это абсолютно чистое изделие и надёжная профилактика …" – и далее шло название простого, неопасного, достаточно распространённого, но крайне неприятного заболевания.
"Источником этой мучительной и почти всемирной жалобы на …" – продолжала я спокойным врачебным голосом, повторяя название того же самого простого недуга.
"… неизменно является использование обычной бумаги", – назидательно подхватывала Танька.
"Чернила для печати – это ещё и ужасный яд", – уже возбуждённо кричала я.
"… поэтому постоянное использование газетной бумаги", – печально замечала Танька.
"… в конечном итоге обязательно вызывает", – предупреждала я.
"… обострённую фазу вышеуказанной болезни", – мрачно заключала Танька.
Затем мы уже хором воспевали достоинства "медикаментозной бумаги", заканчивая
