Ярослав и Анастасия - Олег Игоревич Яковлев
А хлопоты предстояли немалые. Едва вздохнул князь облегчённо, сведав о гибели Берладника, как смуты охватили соседнюю с Галичиной землю угров[22].
На исходе мая в Эстергоме[23] в королевской резиденции в одночасье внезапно скончался прежний лютый враг Ярославова отца, а в последние годы его союзник, король Геза. Власть в Венгрии взял совет из «лучших и достойных лиц», во главе которых встали вдовая королева Фружина и епископ Лука. На престол был возведён один из сыновей покойного, пятнадцатилетний Иштван. Этому воспротивился брат умершего Гезы, Владислав, до недавнего времени – правитель Боснии. В угорские свары тотчас вмешался ромейский базилевс[24] Мануил, решивший поддержать Владислава в борьбе за трон. Угорская знать раскололась надвое, в ряде городов вспыхнул мятеж против Иштвана и его матери.
Как следовало сейчас поступить ему, Ярославу? Недавно он разорвал былое соглашение отца с империей ромеев, в котором покойный князь Владимирко признавал себя вассалом Мануила. И теперь приходилось кусать уста и мучительно размышлять: а не поспешил ли он? Но разве мог он предвидеть столь неожиданный поворот событий?!
В одном был Осмомысл уверен – в прочности своего союза с Волынью. Тамошний владетель, князь Мстислав Изяславич, его братья и родичи непременно помогут ему ратью, если только Мануил и Владислав осмелятся… Но об этом пока не было и речи. Слишком тугой узел противостояний завязывался в Эстергоме, в самом центре Европы. Он, Ярослав, не торопился, старался взвесить все «за» и «против». И он не решил покуда, чью принять сторону.
…Из-за поворота дороги вынырнули просторные хоромы. На широком увале раскинулся двор с приземистыми мазанками челяди[25], с псарней и конюшней, с одноглавой часовенкой, сложенной из белого галицкого камня.
Угорский иноходец величественно вплыл в ворота. Тотчас обступила вершников[26] толпа челяди. Князю кланялись до земли, помогли сойти с коня, проводили к терему. Ярослав приветливо кивнул сыновьям хозяина, Матфею и Луке, узнал племянника Чагра Акиндина, скромно стоящего в стороне от ворот, знаком поманил его к себе, сказал:
– Ну вот, друже. Просился ты на службу, и настал наконец-то, пробил твой час.
Оглядевшись по сторонам и убедившись, что никто их не слышит, князь добавил вполголоса:
– После ловов приходи. Будет к тебе одно дело хитрое.
Смуглое лицо молодого половчанина просияло, он слёзно благодарил князя и кланялся ему в пояс.
«Поглядим, как управишься с первым порученьем. И способен ли будешь не токмо[27] мечом махать, но и многотрудное проворить», – думал князь. На Акиндина он надеялся.
Навстречу ему в малиновом летнике с широкими рукавами, с венчиком в белокурых волосах выступала павою совсем ещё юная девушка, столь красивая, что глаза захотелось зажмурить. Не бывает такой красоты на земле, только ангелы могут быть столь прекрасны. Как сказочное видение, проскользнула, неслышно ступая по траве, молодица через расступившуюся толпу слуг, поднесла Ярославу на рушнике хлеб-соль, поклонилась ему, чуть присев и склонив голову. Глазки серые с раскосинкой смотрели пытливо, без робости и смущения.
«Неужели она?! Та самая девочка Настя, дочь Чагра?! Ну да, конечно! Выросла, во красу писаную превратилась! Сколько ей лет? Пятнадцать, должно быть. И глазки те же, и уста пунцовые, и носик тоненький! И глядит-то как! Словно ждёт, что я ей скажу».
С трудом, одолевая наваждение, оторвал князь взор от красавицы-девушки.
– Спасибо за хлеб-соль, боярышня, – коротко поблагодарил он её и, переглянувшись с Чагром, пошёл ко всходу[28] с мраморными ступенями.
– Всегда тебе услужить готова дщерь моя, – осторожно заметил Чагр.
Молвил тихо, так, чтобы ни Зеремей, ни Шварн не услыхали.
В горнице допоздна шумел весёлый пир. Ярослав сидел вместе со всеми, поднимал чару, а думал только о ней – об Анастасии. Глухими толчками билось в груди сердце. Пил одно красное вино, ол[29] и мёд не принимал, по прежним пиршествам зная, как после смешения напитков болит чрево. Вообще, выпил вроде он в тот вечер немного, но голова кружилась, по телу растекалась какая-то необычная лёгкость.
Боярский челядин отвёл его в ложницу, слуга – старый верный Стефан – стянул с ног тимовые[30] сапоги, помог снять рубаху. Повалился Ярослав на пуховую постель, мягкую и широкую, забылся сном.
Проснулся он ещё затемно, словно от толчка какого-то. Перекрестился недоумённо и даже немного испуганно, огляделся по сторонам. Ложница, как ложница. Вокруг – никого. Стефан посапывает тихо на ларе у двери.
Князь поднялся с ложа, набросил на плечи рубаху, прислушался, уловил едва различимый короткий стук в дверь.
Странно, что старик Стефан не проснулся. Он всегда спит чутко и слышит каждый шорох в ночи. Или… Бог весть, чем угостили его на поварне боярские слуги.
Ярослав, неслышно ступая, подошёл к двери и медленно отодвинул засов.
Чья-то маленькая рука ухватила его за запястье.
– Пойдём, княже. Ступай за мной, – прошелестели милым шёпотом слова.
Яко тать[31], крался он по переходам, поднимался по лестницам, спускался вниз, потом снова поднимался.
Возле одной из дверей спутница его остановилась. Звякнул в замке ключ. Вспыхнула зажжённая свеча. Огонь выхватил из темноты лицо Анастасии, улыбка проступала на её пунцовых устах.
Она потянула его к себе, втащила в камору и решительно закрыла дверь.
Ярослав стоял очарованный, глядел на неё и не мог налюбоваться. Не передать словами всей открывшейся ему в одночасье юной красы.
Девушка села на край скамьи, со светлой улыбкой глянула на него, оробевшего, застывшего возле дверей, залилась тоненьким журчащим смехом.
– Испугался меня, что ль? Я думала, все князья – люди отважные и смелые. Да не русалка я, не вила лесная. Не погублю, не бойся. Просто… Хорошо нам с тобою будет. Вижу, по тебе вижу: несчастен ты. Никто тебя не приголубит, никто не пожалеет. А я… я для того и пришла.
Откуда столько смелости взялось у юной Анастасии? Зарделась девица, вспыхнули багрянцем её нежные гладкие ланиты. Задрожали трепетные уста. Чуть не разрыдалась боярышня, но Ярослав порывисто обхватил её сильными своими дланями, впился устами в багрянец щеки, затем жарким поцелуем ожёг уста. Забыта была в этот миг обоими робость, забыл Ярослав, что он – князь, что у него жена и дети, а Анастасия не помнила, что есть у неё строгий отец и братья. Всё осталось где-то в стороне, вдали, были в целом мире сейчас только они двое – мужчина и женщина, и было охватившее их обоих всепоглощающее чувство, такое чистое, светлое, обжигающее,
