Воскрешение - Денис Валерьевич Соболев
Продолжало темнеть. Митя поехал в гостиницу, переоделся, пообедал. Когда он вернулся, весна была уже так далеко, что казалось, не наступала вовсе. Со стороны Невы дул промозглый ветер; прохожие кутались и поднимали воротники. Ему показалось, что даже немного приморозило.
– Куда мы пойдем? – спросила Даша.
– Я думал, что вы хотите, чтобы я только проводил вас до дома.
– Давайте перейдем на «ты», смешно уже, – сказала она, сжимаясь под тяжелым зимним ветром. – Как темно.
– А что ты любишь? – спросил Митя.
– Трудно сказать. Сама не знаю. А как ты себе это представлял? Вот ты меня встретишь и…
Митя снова подумал об этом странном «это» про саму себя. И про «ты», почему-то звучавшее еще более странно, неловко и неуместно. Ему стало грустно. Кроме того, он не знал, куда идти. Снова показалось, будто сам город намекал ему, что теперь он здесь посторонний. Впрочем, и Даша явно не знала, что же следует делать дальше. Он поднял руку, попытавшись остановить такси.
– Не надо, – сказала Даша. – Но правда? Как ты себе это представлял? Куда бы тебе хотелось?
– Я думаю, мне бы хотелось, чтобы было чуть светлее и не было такого промозглого ветра. Мы бы дошли до моста, пересекли набережную и долго шли по мосту, а под ногами бы плыл лед.
– Холодно. Ладожский лед еще не пошел, – ответила Даша. – Ты когда приехал?
– Три дня назад.
– И был так занят, что даже не заметил, что это еще невский лед?
Митя покачал головой.
– Я просто об этом не думал, – объяснил он и добавил: – Но ты права, холодно. Можно где-нибудь посидеть.
Теперь помотала головой уже Даша, решительно, даже слишком уверенно, разматывая кончики своего зеленого шарфа.
– Нет уж, это станки-станки.
– Можем пойти в театр. Выберем спектакль подлиннее, поймаем машину, тихо войдем и еще успеем к концу.
– Бредятина.
– Пойдем в какой-нибудь клуб? Можем потанцевать?
– Вот так вот, как я сейчас? – изумленно спросила она. – В грязных туфлях и футболке с кофейной чашкой? Да я, честно говоря, еще и устала.
В полумраке уличных фонарей ее лицо казалось еще светлее и прозрачнее, и вправду немного уставшим, он подумал, что Дашины волосы светятся в темноте.
– Может, тогда в филармонию? – растерянно предложил Митя. – Полчаса, а может быть, час у нас еще есть. Поднимемся на хоры.
– Это не мое.
– Так куда же нам деться?
Они шли медленно, по почти пустой улице, незаметно для Мити даже ветер перестал казаться настолько холодным и пошел крупный теплый снег.
– Где бы тебе хотелось сейчас оказаться? – спросил он, стараясь тянуть время и почти что цепляясь за последнюю надежду на понимание. – Не пойти именно сейчас, со мной, в футболке с чашкой, а просто оказаться?
– Там, где тепло, – сказала Даша, и Митя расстроенно вздрогнул. – Ведь есть же люди, которые живут там, где всегда тепло.
– Есть, – согласился Митя, чувствуя, как внутри все сжимается.
– Чтобы не было ни этого снега, ни этого льда, – продолжила она, рывком погружаясь в мечты. – Чтобы не надо было постоянно кутаться. Чтобы не надо было ходить по мостам под ледяным ветром. Чтобы не потеть в метро и не выходить на мороз. А еще я хочу, чтобы было море. И до него можно было бы дойти пешком. Большое, глубокое, с бурной зеленой водой и черными скалами, на котором я никогда не была, как в третьей серии «Нарнии». Но не так, как на фотографиях из Анталии или Египта, где все загорают, а вокруг сдают напрокат грязные лежаки. И не в отпуск, не в Таиланд, а так, чтобы не надо было возвращаться ни к снегу, ни ко льду.
– Ты сама не знаешь, что ты хочешь, – сказал Митя расстроенно.
– Почему?
– Ты хочешь для себя худшего.
– Это уж позволь решать мне, – ответила она резко и недовольно, Митя впервые услышал ее такой. – Но к моим мечтам ты можешь присоединиться.
– Хорошо, – сказал он. – Тогда твое большое бирюзовое море будет чуть раскачиваться, а сверкающее солнце отражаться среди барашков. А дальше, над морем, будут подниматься высокие зеленые холмы, уходящие на восток, поросшие миндалем, оливковыми рощами и двухметровой ежевикой…
– Двухметровой ежевикой? Это мне нравится, хотя такого не бывает. Хорошо, что не коноплей…
Митя замолчал.
– Ты хорошо выдумываешь, – добавила она, подумав. – Продолжай.
– Когда наступает весна, – продолжил Митя, чувствуя, как душа наполняется одиночеством, болью и чувством утраты; почти незаметно для себя, он взял Дашу за руку, точнее за вязаную перчатку, – белый и розовый миндаль зацветает первым, холмы над морем покрываются миндальными цветами; а вслед за ними в долинах расцветают маки, анемоны и цикламены. По узким расщелинам среди зеленых холмов текут бурлящие ручьи, между высокими скалами и густыми зарослями кустарников; а водопады там такие высокие и теплые, что под ними можно плавать или стоять, как под душем. Дикие кабаны…
– Так там еще будут дикие кабаны? – удивленно и восторженно спросила Даша.
– Да, – подавленно ответил он, – и горные козлы, и лани, и пятнистые гиены, и даже живущие в зарослях мангусты.
Даша обхватила его за шею и настойчиво заглянула в глаза. Нежность, которую Митя испытывал к ней, была уже столь сильной, что он почувствовал легкий паралич; он боялся сделать что-нибудь столь нелепое или неуместное, что безнадежно и непоправимо разобьет это немыслимое, ничем не предсказанное и ничем не заслуженное, давно забытое мгновение. Митя отпустил перчатку, неловко поднял руки и положил ладони с обеих сторон на ее шапку, на затылок. «Наши языки объединились», – подумал он снова.
« 4 »
В отличие от большинства знакомых ему женщин Даша не стала собираться домой, в надежде, что он ее остановит; тем не менее в том, как она осталась, не было и естественности женского утверждения «я здесь»; казалось, она не может решить, что с собой делать. Она говорила много, сбиваясь, эмоционально, но с той новой неловкостью, которой до этого в ее голосе не было. Смотрела на него и как будто не видела. Митя положил руку ей на плечо. «Ты не обязана говорить», – сказал он.
– Я тебе надоела, – ответила она испуганно. – Тебе неинтересно? Мне лучше уйти?
Митя почувствовал, как проваливается прямо на вздохе, проваливается куда-то глубоко в чувство вины – и непосредственной, понятной, и дальней, смутной, бесформенной в своей тяжести; сильно сжал ее неловкие белые пальцы.
– Нет, нет, – сказал он. – Пожалуйста, ничего не делай. Я просто хотел сказать, что ты не обязана меня развлекать. Но я слушаю каждое твое слово.
Даша чуть повернулась к задернутым шторам, долго на них смотрела, как ему показалось – не решаясь о чем-то спросить.
– Ты думаешь про шторы? – удивленно спросил Митя.
– Да.
Снова замолчала.
– Можно я их отдерну? – растерянно спросила Даша чуть позже.
– Конечно. Ты не должна меня спрашивать.
– Это твоя комната, – ответила
