Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман
— Да, молочный, Грига, молочный, — сказал Кесарий, обнимая невысокого, тонкокостного человека с редкой бородой и ранней лысиной, которая уже отчетливо определялась и резко контрастировала с молодыми чертами лица. — Я приехал с Каллистом, будем вдвоем тебя осматривать, лечить и убеждать следовать правильной диэте[44].
— Я здоров, — отмахнулся Григорий. — Здравствуй, Каллист! Я очень рад тебя видеть. Ты не крестился еще? А я вот уже пресвитером стал… — он тяжело вздохнул. — И сбежал, — добавил он, криво усмехнувшись.
— Сбежал? — удивленно спросил Каллист.
— Хватит, право слово, во дворе разговаривать, пройдем в дом, наконец! — потребовал Кесарий.
Они прошли в комнаты, где остановился Григорий и единственный сопровождавший его раб, Абсалом. Беглец расположился в самой лучшей части гостиницы, с видом на море, и обстановка снятых им комнат говорила, что Григорий не нуждался в деньгах. Правда, стол был накрыт скромный — местное вифинское вино, жареная курица, свежевыпеченный хлеб и луковицы.
— Ешьте, друзья мои, ешьте, — сказал Григорий, опускаясь в кресло. — Я не в силах ничего проглотить, кроме хлеба, намоченного в вине. Что за ужасное потрясение! Зачем я согласился на это! Теперь приходится бежать, обманывать нашу несчастную мать и сурового отца, лгать, что еду на воды…
— Так ты все-таки не на воды? — сдвинул брови Кесарий. — Я-то решил, что ты передумал ехать в пустыню к Василию и занялся собственным здоровьем.
— Василий ждет меня, — со вздохом проговорил Григорий. — Как ты не понимаешь, Кесарий! Молитва, уединение, книги! Он меня ждет!
— Подождет, — веско ответил Кесарий. — Не девушка.
— Он — мой друг! — вспылил Григорий. — Ты не понимаешь, что такое дружба!
— Григорий, мне кажется, у тебя сильная дискразия, — вмешался в разговор Каллист. — Тебе не следует сейчас напрягать свои силы.
— Слышал? Ты слышал? Каллист, к твоему сведению, врач гиппократовой школы, если ты мне не доверяешь, как атомисту безбожному! — закричал Кесарий.
— Я никогда не называл тебя безбожным атомистом, — прошептал Григорий, вжимаясь в кресло и накрываясь по самый подбородок толстым шерстяным покрывалом.
— Не ты, папаша называл! — рявкнул Кесарий. — Ему онки[45] Асклепиада как кость в горле! Еще бы он и разбирался в том, что говорит, совсем хорошо было бы!
На несколько мгновений воцарилось молчание. Его снова нарушил Каллист.
— Мне кажется, благоразумно сначала восстановить гармонию желчи и флегмы на водах, хотя бы здесь, в Астаке, а потом отправиться в уединение философствовать. Не думаю, что такое избыточное смешение флегмы и особенно черной желчи могут способствовать философской жизни.
Григорий с тревогой смотрел на Каллиста и на брата.
— И сколько времени мне придется пробыть на водах, Кесарий? — спросил он умоляюще.
— Два месяца, я думаю, — заявил тот.
— Месяц! — с неожиданной твердостью возразил Григорий.
Они начали спорить, но победил Кесарий.
— Полтора, и ни неделей меньше! — с каппадокийским акцентом произнес он.
— Хорошо, брат мой, — вздохнул Григорий. — Я не хочу тебя опечаливать непослушанием твоему врачебному искусству.
— Не только моему, но и искусству Каллиста, — уже более умиротворенно сказал Кесарий и обратился к Абсалому: — Салом, иди сюда, что ты стоишь у дверей, садись с нами за стол!
— Нет-нет, я пойду, посмотрю, как там наши лошадки, — быстро сказал раб-сириец и вышел.
— У меня есть письмо для тебя, Кесарий, — проговорил Григорий, доставая из корзины со свитками две вощеные таблички. — Черновик. Само письмо тебе в Новый Рим отправлено. Я подумал, что будет лучше, если ты его сразу прочитаешь.
— Давай его сюда. Это папашино? — спросил Кесарий.
Григорий молча и печально кивнул.
— Та-ак… «Погряз в нечестии и роскоши… питаешься рожками свиными… живешь с козлищами… вот до чего тебя довели твои платоны и безбожные атомисты эпикуры…»
— А разве христианам свинину нельзя есть? — встрял Каллист. — Я думал, только иудеям.
— Это не та свинина, — коротко ответил Кесарий и продолжил пробегать глазами письмо: — «Подобает тебе, сын неблагодарный и блудный, слушаться отца своего, ибо в самой Троице Отец есть больше Сына по чести, достоинству божества и самому имени Отца…» Что это за ересь? — прервав чтение, обратился он к Григорию.
— Ну ты что, отца разве не знаешь? — тяжело вздохнул Григорий, полудремавший в кресле. — Он всегда так пишет, если мне не поручает. Я-то тебе от его имени с условными знаками всегда пишу, как мы договорились…
— Отца-то я знаю, — перебил Кесарий. — Дикая маслина, привитая к благородной и разросшаяся так, что благородную своими ветками закрыла. А вот ты как не уследил за ним, богослов?
— Что? — подпрыгнул Григорий, сбрасывая остатки сна. — Там разве богословие есть?
Он схватил письмо и начал его перечитывать.
— Папаша случайно не подписывал четвертое определение Сирмийского собора?[46] — поинтересовался Кесарий. — Арианское. Это омии[47], если я не ошибаюсь.
— При мне — нет, — растерянно произнес Григорий. — Я бы проследил.
— Судя по этому тексту, он с ним познакомился и вполне одобряет, — заметил Кесарий.
— О, святые мученики! — схватился Григорий за голову. — Он все-таки подписал его! То-то эти монахи вокруг него крутились! Что сейчас начнется! Да его низложат! Ехать домой, скорее ехать! — он порывисто выбрался из кресла, роняя шерстяное покрывало.
— Стой! — схватил его за руку Кесарий. — Ты себя убьешь, потакая отцу!
— Кесарий, брат мой, — проговорил Григорий, и на бледном лице его выступили алые пятна, — Кесарий! Вернемся вместе! Не оставляй меня одного!
— Ты что, Григорий? — уже не горячо, а тихо и холодно проговорил Кесарий. — Не ради ли моего возвращения ты затеял этот театр с письмом?
— Нет, клянусь тебе, нет, я не знал, что там, в письме! — заламывая руки в отчаянии, воскликнул несчастный пресвитер.
— Точно? — остывая, но все еще с подозрением, спросил Кесарий.
— Нет, клянусь, нет! — горячо воскликнул Григорий. — Умоляю, поедем! Неужели императорский двор тебе дороже брата?
— Не дороже, — ответил Кесарий. — Поехали со мной в Новый Рим. Там не будет папаши, а твои блестящие риторские способности принесут тебе славу, и, думаю, ты даже откроешь свою риторскую школу.
— Я не могу ехать в Новый Рим, — резко ответил Григорий. — И вот что я тебе скажу — я вовсе не должен умолять тебя возвратиться в Назианз! Я могу тебе приказать, как старший брат! Я тебе вместо отца, когда он отсутствует!
Кесарий остолбенел от таких слов брата и некоторое время молча глядел на Григория. Потом, громко ругнувшись по-каппадокийски, он выскочил за дверь и хлопнул ею так, что она чуть не упала с петель. Григорий рухнул в кресло. Он был близок к обмороку.
Каллист склонился над ним и взял его за запястье.
— Григорий, у тебя
