Воскрешение - Денис Валерьевич Соболев
У нее были все такие же добрые, немного растерянные глаза, и она ни о чем его не спрашивала. Они пили чай, потом выпили в память о Поле.
– Мне все еще ее очень не хватает, – сказал Митя.
Тетя Лена казалась очень постаревшей, надломленной, почти прозрачной; с изумлением Митя увидел, что сквозь ее привычные черты неожиданно проступили черты Поли, а еще глубже, сквозь Полины черты, проступили черты навсегда ушедшего, утраченного времени. Он сидел у нее на кухне, когда-то бывшей почти что роскошной кухней столичной кооперативной квартиры, а теперь казавшейся такой маленькой; тетя Лена все предлагала долить ему чая, потом – какие-то булочки, потом погреть ужин, а он чувствовал, что не может пить, захлебывался и вдруг заплакал. Он никогда не плакал по Поле, просто не мог; да и Поля бы его засмеяла. А сейчас он сидел у тети Лены на кухне и плакал, а она почему-то повторяла:
– Митенька, не плачь. Ты же видишь, я не плачу. А мне хуже. Так и ты не плачь.
– Тетя Лена, – ответил он, – мне стыдно. Мне очень-очень стыдно. Я сейчас перестану. А вы плачьте, плачьте, пожалуйста. Кто-то же должен плакать.
« 10 »
Они снова сидели на кухне.
– Как странно, – говорила Ася. – Я Полину маму совсем не помню. Видела, конечно, а вот как она выглядит, не могу вспомнить. А как она повела себя тогда?
– Встала на сторону ее отца, – ответил Митя. – Сказала, что теперь такие времена: либо ты, либо тебя; ничего тут не поделаешь. А еще сказала Поле, что очень ее избаловала. Что слишком защищала от реального мира.
– И Поля?
– Нет, не перестала. Хотя ей было очень больно. Но они перезванивались; не очень часто, но перезванивались. Только деньги Поля брать отказывалась.
Митя задумался.
– Что же мне теперь делать? – спросил он.
Ася покачала головой:
– А что ты можешь сделать?
– Не знаю, – ответил Митя. – Я поэтому и пришел. Мне же больше некого спросить.
– А Арина?
– Ася, вы же знаете.
– Митя, я думаю, что ты ошибаешься. Не может быть, чтобы политика так уж далеко вас развела.
– Это не политика. Совсем нет. Политика здесь вообще почти ни при чем.
Они замолчали.
– Ася, – сказал Митя, – сегодня вы говорите со мной обо всем, кроме главного. Раньше так не было.
– Да. Потому что сегодня я не могу тебе помочь. Возможно, ты совсем вырос. Или я постарела. Или мы оба. Кстати, почему ты никогда не рассказывал мне о Кате? Ты ее не любил?
– Очень любил. Может быть, даже слишком. Поэтому и не рассказывал, наверное. Не знаю. А еще – это же она меня бросила. Сказала, что «горящий дом не бросают». И я был уверен, что теперь для нее никто.
– Ты ей писал?
– Нет. Был уверен, что не ответит.
Ася молча смотрела на него, совсем не улыбаясь, и в ее волосах серебрились тонкие ленточки седины. Их стало заметно больше. «А лицо еще совсем молодое, – подумал Митя. – Как если бы она сама решила отказаться от молодости, да, в каком-то смысле, и от настоящего, наверное, тоже. Хотя надеюсь, что нет. Интересно, как она живет, когда я ее не вижу? Может быть, просто исчезает?» Он никогда не спрашивал Асю о ней самой. Впрочем, нет; пару раз спросил, и Ася не ответила. Больше не спрашивал. Всеми своими движениями и осанкой, своим точным и внимательным взглядом Ася ставила непреодолимую преграду между собой и такими вопросами. Митя вдруг понял, что она слабее, чем он привык про нее думать. Это казалось странным.
– Ася, – спросил он, – почему так? И почему все эти нити никак не сходятся?
Ася задумалась, а Мите показалось, что она молчит не потому, что не знает, что ответить, а потому, что не уверена, что хочет об этом говорить.
– Ты знаешь, – сказала она, – мы, наверное, все еще смотрим на себя как на героев романов девятнадцатого века. Нам кажется, что у нас есть характеры, из которых следуют действия, решения, слова и даже мысли. Что все происходящее с нами имеет основания, внутренние и внешние, что эти основания понятны и из них можно вычертить прямые линии, вдоль которых следует наша жизнь.
– А вы считаете, что это не так?
Ася удивленно на него посмотрела.
– Прямые линии души, – продолжила она, – последовательные, однородные.
– Сейчас, – осторожно сказал Митя, – когда вы говорите, я начинаю вспоминать о вашей профессии.
Он думал, что Ася улыбнется, но на ее лице отпечаталось нечто другое – странное, малознакомое и совсем непонятное, наверное очень личное, показавшееся ему едва ли не гримасой боли.
– Но ведь у чего-то из этого основания есть? Или должны быть?
– Конечно.
– И внутренняя логика? – настаивал Митя.
Ася кивнула и неожиданно улыбнулась:
– Думаю, что да.
– Но мы их не видим? – спросил он, на этот раз растерявшись, почти наугад. – Или не знаем, как угадать, когда их видим? Или просто потеряны во времени? Но не знаем, как об этом говорить?
– Мне кажется, что никакого «мы» здесь уже не существует.
– Хорошо, – сказал Митя, – я их не вижу.
Она снова кивнула:
– Наверное, наша способность видеть и то, что с нами происходит, не очень подходят друг другу. Не спрашивай, я не знаю, почему это так.
Мите казалось, что он одновременно и понимает, и не понимает ее. А произошедшее с ним в России, все еще так недавно, мешало сосредоточиться.
– Нам хочется найти это основание, – продолжила Ася, глядя куда-то в сторону, в угол кухни, – или хотя бы основания, даже если их много. В себе, в других. Хочется понять, почему все происходило, происходит так, а не иначе. Хочется опереться на нечто внутреннее и внутренне понятное.
Замолчала.
– А на самом деле? – спросил он.
– На самом деле надо, наверное, научиться жить в мире, в котором этих оснований нет.
– Этому можно научиться?
Ася покачала головой.
– Конечно, можно, – ответила она. – Разумеется. Как и почти любому другому. Но я не смогла.
Митя понял, что она все еще сморит в сторону, в пустоту, и ему стало совестно.
– Ася, вам грустно?
Ася перевела взгляд на него:
– Нет. Совсем нет. Но ты же просил тебе ответить.
– И вы не ответили.
– Нет.
Митя понял, что не знает, что сказать. Он даже не знал, сказала ли она ему слишком много или слишком мало. Тоже замолчал.
– Ася, – спросил он чуть позже, – почему даже вы не можете ничего мне сказать? Вы знаете, когда я говорил с дедушкой и бабушкой, все казалось таким простым и понятным. А потом мы выросли. Но мне всегда казалось, что вы
