Воскрешение - Денис Валерьевич Соболев

Сергей Петрович уже кричал, срываясь на хрип.

– Так вот, – на этот раз Митя его прервал; во время второго витка проклятий он почувствовал, что начинает терять самообладание, – чтобы моя дочь не нуждалась, я бы хотел присылать вам деньги. Я не хочу, чтобы она росла в нищете.

Ненависти во взгляде Сергея Петровича стало чуть меньше, настороженности больше.

– А что ты хочешь взамен?

– Хотел бы иногда ее видеть. Могла бы приезжать, хоть иногда. Теплое море, горы. Ей понравится, наверное. Ребенок же.

– Ах вот в чем дело. Этого не будет. От голода будем пухнуть, но этого не будет. Не отдадим мы ее вам.

– Хорошо, – согласился Митя. – Значит, просто иногда видеть.

– Не будет этого, не будет! – продолжал кричать Сергей Петрович, видимо слыша и не слыша одновременно.

Он снова начал переходить на крик, но Митя его перебил. На этот раз уже Митя чувствовал подступающую холодную ненависть.

– Хорошо, – сказал он. – Значит, нет. В таком случае я буду присылать деньги переводом. Было бы хорошо как-то оформить это на ее имя, но могу и на ваш счет. Если пообещаете их тратить на нее, а не вкладывать в пирамиды и будете иногда отчитываться. Можете просто квитанции присылать.

– Нельзя, нельзя с тобой договариваться, – бормотал Сергей Петрович. – Знаю же, что нельзя с вашей поганой нацией договариваться. Все равно всегда обманете и всегда выиграете. Не может русский человек вас перехитрить или переиграть. И верить вам нельзя. С вами договариваться как с чертом. Только гнать вас вилами, чтобы духу вашего здесь не было.

– Сергей Петрович, – ответил Митя, чувствуя, что еще и устает от всего этого, – давайте временно оставим в стороне проблемы истории русско-еврейских отношений и перейдем к более практическим вопросам. Дискуссии на историографические темы я помню еще по детству, и, как вы правильно заметили, все сложилось не совсем так, как тогда виделось. И внучка ваша скоро придет.

– Нельзя, нельзя, – продолжал бормотать Сергей Петрович. – Но где же здесь обман? – И вдруг его осенило. – А если она увидит перевод и спросит, откуда деньги?

– Придумаете что-нибудь. Что ей вообще Катя обо мне рассказывала?

Сергей Петрович снова вскинулся:

– А вот это тебя, собака, не касается. Что рассказывала, то рассказывала. Да и не рассказывала ничего.

Он встал, прошелся по кухне, опрокинул стопку.

– Ладно, – сказал он, – деньги можешь присылать. Но с оказией. На вас сейчас полстраны работает. Так что найдешь с кем. Не переутомишься. А вот отчитываться я перед тобой не стану. Не на того напал. Но и денег себе не возьму, будь уверен. Моя внучка.

То, что взять деньги он согласился с неохотой, подумал Митя, говорило скорее в его пользу. А взгляды Сергея Петровича, мысленно продолжил Митя, в принципе его, Мити, не касались. Для того он, наверное, и уехал, чтобы проблемы тех, кто думает, что евреи на германские деньги убили русского царя с целью захвата мира, больше его не касались. Он вспомнил, как когда-то, много лет назад, смотрел на шествие архаровцев в косоворотках и начищенных сапогах, и удивился, что это воспоминание оставляет его равнодушным; подумал о том, как эмоционально он теперь далек от тогдашних, мутной пеной нахлынувших и схлынувших шествий ряженых. Но все эти разговоры про еврейскую оккупацию, германский Генштаб, финансовые пирамиды и общее ощущение некоторого безумия создавали ощущение, что деньги Митя, конечно, присылать может, но хоть какой-то механизм контроля за их использованием все же необходим.

– Мы можем найти нейтрального человека, – сказал он. – Вы будете рассказывать ей, как потратили деньги, а я буду полагаться на ее слово.

– Ей? – закричал Сергей Петрович. – Ах вот кто тебя навел. Ленка эта. То-то я вчера эту шлюху напротив школы видел. Удивился, что это она там делает. Значит, теперь она с жидами снюхалась. Блядское отродье. Не получите вы мою девочку. Так и запомни. Мы, русские, своих детей не продаем.

– Сергей Петрович, – сказал Митя устало, – никто у вас ее забрать не пытается. Но рассудите трезво. Это же и моя дочь. Есть же способы установления отцовства. ДНК, например. Я и в суд, наверное, могу пойти.

Сергей Петрович поднялся, вмял кулаки в крышку стола, чуть пригнулся; его тренировочные штаны как-то нелепо сползли, и он тяжело задышал Мите в лицо; Митя испугался, что его хватит удар.

– Слушай, нечисть, – неожиданно почти спокойно сказал Сергей Петрович. – Власть, конечно, ваша, не спорю. Это и дураку ясно. И менты ваши, и суды ваши, и правительство ваше. Только для тебя это игрушка. Ты в мою внучку поиграешь и забудешь. У нас с женой, кроме нее, ничего не осталось. Нашу дочь ты украл и погубил. И страну нашу вы украли и погубили. Так что я эту квартиру продам, почку продам, себя чеченам в рабство продам, но деньги соберу и ментам заплачу. И они тебя в обезьяннике так отделают, что до суда ты не доживешь. А если менты не возьмут, заплачу бандитам. Найду кому заплатить. Ты на мое слово можешь положиться. При вашей власти у нас все берут. И спрячут тебя так, что сто лет никто не найдет. Так что ты про мою внучку забудь, а катись-ка ты сейчас эту шмару Ленку ебать, пока жив. Ты сильнее, не спорю, и власть сейчас ваша, только мне терять нечего. И внучку мою русскую я вашей поганой расе на пожирание не отдам. Все понял?

« 8 »

Митя не ожидал, что настолько легко будет отказаться от гордости, от отвращения, от ненависти, отказаться от того, что простить казалось и вовсе невозможным. На самом деле почему-то не в гостинице, бессонной ночью снова и снова перебирая уже ненужные и ничего не значащие подробности этого ужасного разговора, а только в самолете Митя понял, ощутил каким-то внезапным внутренним толчком, от чего именно ему придется отказаться. Такси, проехавшее мимо сталинских домов Московского проспекта с их нелепой лепниной, Пулково, казавшееся с советских времен почти не изменившимся, что, конечно же, было иллюзией, какие-то котомки, которые с трудом запихивали в отделение для ручной клади у него над головой, и, только когда земля уже была далеко внизу, Митя понял, что именно в себе и в мире он собирается сейчас предать, а точнее уже предал. Отчетливо, в мельчайших деталях, как будто не прошло и двух дней, он вспомнил Полино тело в коричневой луже рвоты. Ему хотелось попросить у нее прощения, но было так стыдно, что он не смог этого сделать. Он летел к ее отцу в Москву просить о помощи.

Евгений Ильич прислал за ним в Шереметьево одного из своих водителей, и машина отвезла Митю к нему в офис. Пройдя через лобби, а потом длинным коридором, Митя обратил внимание на изменившиеся, осовремененные интерьеры.

– Рад тебя видеть, – сказал Полин отец, поднимаясь из-за стола. – Сможешь подождать еще полчаса? Прости, пожалуйста.

Митя поздоровался и его поблагодарил.

– Ты голоден? – спросил Евгений Ильич с заботой и даже ощутимой неловкостью.

– Не очень, – ответил Митя. – Я перекусил в Пулкове.

– Хорошо. Тогда через полчаса пойдем пообедать в какое-нибудь не очень жлобское место, а потом поедем домой. На вторую половину