Эпоха провода и струны - Маркус Бен
Отец, также известный как Майкл Маркус, — отец рассказчика. Отца иногда называют патриархальной фигурой, но, по всей видимости, он был «создан» в эпоху провода и струны, когда изобрели особый тип разговора с помощью некоего приспособления надо ртом. Майкл, по-видимому, способен впадать в ярость и бить домашних животных. По ходу действия книги он иногда уходит, но обычно кажется, что он находится рядом со своим сыном, Беном Маркусом. Иногда отец представляется родовой фигурой, например, когда автор рассказывает о способе общения с умершим отцом в его могиле. Термин «Майкл» также может использоваться в общем виде, как имя любого мужчины, который, по его мнению, является отцом, или в системе патриархальных представлений. В этой книге отец, вероятно, является наиболее развёрнутой фигурой, поскольку он упоминается в разных контекстах на протяжении всей книги, что даёт автору возможность каждый раз добавлять о нём больше информации. Имеет большое символическое значение, но отношения с ним выглядят как любовь-ненависть, и кажется, что рассказчик питает по отношению к нему смешанные эмоции.
Бен Маркус — это и автор, и рассказчик, и фальшивая карта, и свиток, и котёл, и пергамент, и одежда, и «антиличность». Персонаж неуловимый и изменчивый. В какой-то момент автор описывает «Бена Маркуса» как «причудливую карту во тьме», которая, если её правильно расшифровать, указывает лишь на то, что её следует уничтожить и искать наставлений в другом месте.
Джейсон Маркус, также называемый Джейсом, — брат автора. Этот факт всплывает не сразу и упоминается вскользь по ходу книги. Также постепенно становится очевидным, что с Джейсоном что-то случилось. Джейсона больше нет. Ближе к концу книги автор сообщает, что Джейсон умер, но не даёт никакой информации о том, как и когда это произошло. Лишь по самым косвенным признакам, когда автор намекает на вину за смерть членов семьи, можно догадаться о том, что причиной смерти Джейсона могла послужить несчастливая обстановка в доме, но что на самом деле произошло — одна из главных загадок этой книги.
Участники, члены то ли клуба, то ли какого-то сообщества — это люди, но автор никогда не объясняет их принадлежность, никогда не называет группу или группы, к которым они принадлежат. Возможно, это члены семьи, а может быть, члены какой-то особой организации, которая на протяжении всей книги остаётся неназванной. Вполне вероятно, что это просто представители человечества. Участники кажутся особенными и немного загадочными, что, безусловно, относится и к людям.
Марк Шенетье в своей статье об остранении в «Эпохе» пишет, что хотя внутренние связи и пытаются определить отношения между «я» и миром, определяют они лишь степени виктимизации. Фигура власти (Отец, Бог) транспонируется на Слово, и тогда текст Маркуса — с нормальными синтаксисом и грамматикой, но с напрочь отбитой семантикой — манифестирует воинственность против отцовской власти номинации и определения, против его фаллогоцентризма. Используя набор фиксированных таксономий, но постоянно меняя определения, Маркус смещает и перетекстуализирует их, систематически затемняет то, что раньше было ясным. Чтение этой книги являет собой процесс обучения, который не закончится до последней страницы, с кучей сомнений, провалами в памяти, повторениями, интегративными трудностями, обработкой и размещением новой информации, усвоением перекрёстных ссылок. Это кумулятивный процесс, и смысл последующих частей прямо зависит от предыдущих.
Здесь Петер Вернон снова возражает: «повторяющиеся образы и фразы связываются между собой нелогичным, нерациональным образом».
Шенетье рассуждает структурно, ищет нарративные связи, тогда как, мне кажется, связи внутри рассказов поэтические, не структурные и не нарративные. Для возведения домов, по-видимому, необходима какая-то власть, но эта власть — анонимное невидимое агентство, которое может быть названо «Томпсоном», своего рода Богом, увиденным в горящем кусте: (см. Система богосожжения). Таким образом, Маркус пишет грамматику эмоций, инстинктов, боли. Его узус — это также таксономия, серия определений отношения индивида к внешнему миру (или, что более существенно, отношения внешнего мира к индивиду). Объект, воспринимаемый Маркусом в мире природы, всегда одушевлён, он обладает собственной жизнью и поэтому не может быть правильно воспринят с поверхности внешнего мира. Задача Маркуса — наделить этот внешний мир собственным голосом и волей, короче говоря, определить голос другого. Эта задача требует огромного сопереживания и воображения в создании нового языка, на котором автор не столько даёт голос неодушевленному, сколько позволяет неодушевленному писать самому, что приводит к изменению всех наших ожиданий относительно референциальности. Целан писал, что его стихи похожи на послания, блуждающие в океане, никак не интерпретированные, пока кому-то, где-то, когда-то не удастся найти бутылку и прочитать послание. Кажется, это относится и к тексту Бена Маркуса.
Итак, эта первая книга автора в своё время взбудоражила не один разум, но она продолжает действовать и десятилетия спустя. В 2020 году вышла книга Material Catalogue Майка Коррао и Ника Нутенбума, почти целиком состоящая из очередного странного словаря. Воистину, не Беном Маркусом единым полнятся каталоги интратекстуального галлюциноза. Аннотация обещает «знакомство с инструментами, которые позволяют субъекту выполнять специализированные задачи и ритуалы или просто выполнять повседневные задачи более эффективно. Источники многих из этих продуктов неизвестны. Некоторые из них порождены зональными аномалиями, другие — проявлением долгой длительности…» — словно парафраз «Эпохи», ободранной до голого каркаса из проводов и струн. «Каталог» поделён на разделы: кибернетика, приборы и инструменты, облачение, питание, окружающая среда. Собственно, термины каталога тоже как будто наследуют книге Маркуса:
Небесное тело. Грудная клетка космического существа. Заросли буйной зелени и биолюминесцентных грибов. Место отшельничества.
Трухлявый кирпич. Плоть. Плохой строительный материал, но всё же строительный материал. Используется для строительства тел или других подобных структур.
Храм в пустыне. Плотная священная структура, скрытая в рельефе пустыни. Используется для призыва, навигации и медитации.
…и так далее. Безусловно, «Эпоха провода и струны» задала важный и значимый вектор развития для последователей и исследователей, практиков и мыслителей, но это было только начало. В 1997 году у Маркуса выходит рассказ «Подъятие тюремной койки», в котором уже чувствуется, куда дальше отправился автор в своих поисках. История, написанная в духе «повествовательных» текстов «Эпохи», всё же тяготеет к большему прояснению, сохраняя, однако, фирменную странность авторского языка: экономное использование слов и наивное, часто беспорядочное мышление, будто бы от лица ребёнка.
Ещё один короткий рассказ, «Костюм отца», был издан отдельной иллюстрированной книжкой в 2002-м, и вновь оказался чуть яснее предыдущих текстов. Написанная в узнаваемой манере история о том, как два мальчика и их отец отправляются в море под страхом нападения на их дом. Языковые проблемы сохраняются. Рассказчик признаётся, что у него проблемы с языком — он не может читать на языке тканей. Его брат говорит на особом языке, который называется «прогноз». Отец носит костюм самого себя и в основном игнорирует попытки рассказчика общаться.
Жаль, что я не могу назвать имя своего отца. Я не знаю грамматической формы, в которой можно правильно говорить о нём. Эту часть времени мой язык не может охватить. Возможно, это ограничение моего рта. В этой части времени и сокрыт мой отец. Если я выучу новый язык, отец может стать явью. Если дотянусь до глубины своего рта и вычерпаю большую пещеру. Если стану обходиться меньшим, чтобы он мог стать большим. […] В этом проекте я использовал один из самых безопасных языков, передаваемых через рот, ограничившись только теми словами, что обозначают покрытые мешковиной вещи. Когда я закончил, стена нашего дома выглядела как языковая ловушка. […] День прошёл в основном на грубом алфавите звуков, как на одном из южных языков, произносимых через марлевый фильтр. Отца это раздражало. Он грубо грёб, рубя воду, как лёд, и мы рывками удалялись от дома.
