Расскажу тебе о Севере - Юрий Николаевич Тепляков
Витя бросает доску в сугроб. И не знает — злиться или хохотать. Все-таки засмеялся:
— Такая шутка возможна только у нас на Севере.
Открыл дверцу, подышал:
— А знаешь, здесь, за перевалами, теплее. Вон смотри.
И правда, здесь как на «материке» — даже елки растут. На Колыме их не увидишь. А тут рядом с лиственницами они просто южанки.
Сопки тоже остались позади. Кругом настоящие горы. И дорога словно качели: вверх — вниз, вверх — вниз. А по бокам зеленые елки.
На Тополиный две дороги. Одна по реке — короче. Другая через перевал — длиннее. Нам выбирать. Но, как говорится, хрен редьки не слаще. На реке разлилась наледь в пять километров. Туда сунулись смельчаки до нас, поплавали и вернулись. У перевала свои прелести. Как сказал Саша Егоров:
— Ольчанский перевал — именно то место, где душа с богом разговаривает и в рай просится.
Нас такая перспектива явно не устраивает.
Подъезжаем к развилке, и как в сказке: налево пойдешь — в наледь попадешь. Направо — бог ждет поболтать насчет квартирки в раю. Общим голосованием решили — бога не беспокоить.
— С богом надо говорить чистыми. А тут, видишь, какой технический загар,— смеется Сашка и показывает свои грязные от солярки и факелов руки.
Ровно в два часа ночи первая наша машина вступила на лед реки Томпо. Новизна чувств неожиданная. Все время кажется, что лед предательски потрескивает и вот сейчас, через секунду, провалится. Рука тянется к ручке кабины, чтобы хоть на мгновение раньше открыть ее при опасности. Но потом ты абсолютно забываешь, что внизу под колесами черная вода и что вообще есть другие дороги. Машина идет как по проспекту. Лед гладок. Лед как бетон. Лед как железо. Выдержит все что угодно, хоть строй на нем небоскребы.
И все же лед рвется. Его раздирает обыкновенная вода. От жестокого мороза она задыхается и судорожно ищет выхода наверх. И тогда даже трехметровый лед кряхтит, трещит, расползается пузырями, словно кипящее молоко. Выплеснет такой пузырь наружу, и будто гаубица ахнет. И сразу пар — как из паровозного котла. Пар добрый, словно в сибирской бане. Он-то и предупреждает еще за несколько километров: внимание, впереди наледь! На реке холоднее, чем на обычной дороге. Стекла от нашего дыхания тут же замерзают. Остается лишь пятнышко с пятачок, которое для нас как перископ. Через него и высматриваем колею.
Река Томпо огромной силы. Это чувствуешь даже сейчас. Заснув, она не успела скрыть следы своей удали. Видно, и в последние дни осени плыли в океан вековые деревья. Иные. успели, других остановил мороз. Они так и вмерзли в лед, как корабли на зимовке. Теперь будут ждать лета. А нам ждать некогда. Нас океан ждет сейчас. Вот и крутимся. От скалы до скалы вдоль капризной речной ленты.
Перед самым Тополиным лопается рессора у «Татры» Саши Егорова. До ремонтной базы в поселке несколько километров, и мы решили не возиться среди ночи, а просто бросить машину. Заливаем полный бак горючего — двигатель будет все время работать, а сами скорей на Тополиный, скорей за подмогой.
— Карп Налимыч выручит, — шутит Саша, залезая к нам в кабину.
Что за странное имя? Оказывается, на Тополином стоит мощная техничка, а командует ею Иван Карпович. Впрочем, не столько командует, сколько спит в теплой избушке. За лень и окрестили его шоферы Карпом Налимычем.
Но нашу просьбу, когда мы его разбудили среди ночи и сказали, что надо притащить машину, Карп Налимыч принял к самому сердцу.
— Сейчас, сейчас, ребятки. Сейчас мы ее, голубушку, и приведем и приласкаем. А то как же. Ведь мы, как бы это сказать, тоже спасатели, — причитал Карп Налимыч, быстро одеваясь.
— Наверное, щука поблизости объявилась — иначе бы не торопился, — мрачновато шутит Саша.
— А и правда, где-то начальство на трассе, — сообщает нам смотритель зимовья.
Все, даже наши ребята, поехали выручать брошенную «Татру», что дымит на реке.
Только Миша Муравьев остался. Он сидит в углу и ворчит. Явно парень расстроен. По правде сказать, есть отчего. Он везет на Депутатский трансформаторную подстанцию, вещь дорогую и очень дефицитную на Севере. Ее, конечно, ждут с нетерпением. Наверное, не раз давали телеграммы, чтоб скорей отправляли из Магадана. А она, на вот — развалилась. Все приборы внутри болтаются, да двери того и гляди распахнутся.
И не виноват Миша, а жалко, переживает.
— Что же я привезу на прииск? Лом? Кому он нужен! Надо написать на завод, чтоб так не отправляли. Они думают, здесь асфальт. Они думают, что везти всего лишь на другую улицу. А тут, почитай, на другую планету. Ух это равнодушие...
Пока мы сидим в теплом доме, греемся, Миша откопал в сугробе какую-то проволоку и два часа перевязывал свой груз.
Здесь, в Тополином, впервые в дороге услышали радио. На волне — радиостанция «Юность». Музыка, музыка. А потом голос диктора:
— Товарищ, прислушайся, звенит капель.
Я прислушался: на улице стучали дизели наших машин. А окна наглухо заколочены морозом.
В домике несколько кроватей. Отдохнуть, что ли. Хочу снять с валенок галоши — и не могу. Примерзли. Да, до капели здесь еще далеко.
В комнату заходит парень с круглым лицом и бесцветными глазами. Побродил меж кроватей. Поцарапал пальцем лед на стекле. Ходит, а сам поглядывает на меня: ох как хочется парню потрепаться. Я решаю помочь ему и спрашиваю:
— Что, скучно?
— Волком завоешь.
— А что случилось?
— Как что? Прислали сюда как в тюрьму посадили. Я думал, здесь интересно. Думал, все есть. А тут и гвоздя нету, чтоб штаны повесить. И все — начальство. Сами-то не едут.
— А ты без начальства и гвоздя забить не можешь?
— Чево? — тянет парень и поворачивает ко мне кругло-белое, как тарелка, лицо. Минуту он соображает: обидеться или нет? Обиделся. И сразу в рев.
— А ты не указуй! Тоже мне начальник! Я за что зарплату получаю? Хоть ты и такой, но я отвечу. За печки! Понимаешь, за печки! Я за гвозди не отвечаю.
