Расскажу тебе о Севере - Юрий Николаевич Тепляков
...Север ищет людей, и человек находит себя на Севере. Это, конечно, самый прекрасный, самый лучший вариант. Но случается — и нередко, — что иные люди оказываются с Севером не очень-то большими друзьями. Эта земля противопоказана рвачам, любителям длинного рубля, и прочим летунам, которые пытаются освоить высокие широты транзитным методом. Видимо, настало время дать право работникам оргнабора искать будущих северян в коллективах передовых предприятий, заводов, где трудятся высококвалифицированные рабочие, техники, опытные инженеры, которые-то и нужны Северу как воздух. Использование же здесь людей с низкой гражданской и трудовой дисциплиной наносит стране огромный моральный и материальный ущерб. Ведь устройство и содержание каждого человека на Севере втрое дороже, чем в обычных районах. По самым скромным подсчетам население Севера к 1980 году увеличится на четыре-пять миллионов. И среди этих миллионов должно быть как можно меньше «транзитников», для которых путешествие в высокие широты лишь своего рода прогулка за государственный счет.
Кому и сколько жить на Севере? Это не эмоциональный вопрос, а важнейшая проблема нашего времени.
Ленинский комсомол не раз призывал на Север своих представителей. Они-то, как показывает действительность, лучше всех преодолевают трудности студеных широт. В этом нас убеждает и объективная статистика: молодежи, прибывающей на Север по комсомольским путевкам, остается здесь впятеро больше, чем тех, кто приезжает по оргнабору. Об этом говорит и заведующий отделом строительства Магаданского обкома партии Г. Бажанов:
— Колыма и Чукотка приняли по комсомольским путевкам пятнадцать тысяч юношей и девушек. Для многих из них наша северная земля стала родной стороной. У нас до сих пор вспоминают добрым словом многотысячный отряд москвичей, который приехал сюда в 1956 году. Бывших москвичей я теперь встречаю и на заполярных стройках атомной станции, и на чукотском руднике, и в совхозе под Магаданом, где они великолепно занимаются сельским хозяйством. Однако с того времени минуло уже пятнадцать лет. Необходим новый призыв в наши края. В перспективе все стройки, всю область мы хотели бы видеть ударной комсомольской. Это перспектива. Ну а ближайшие планы — встретить на семидесятой широте студенческие отряды. Для студентов тут не только серьезная жизненная практика, но и разведка будущего. Будущего, которое может связать их с Севером.
Любовь к Северу меньше всего похожа на любовь с первого взгляда. Эта любовь трудна, приходит с годами, но если придет, то уж обязательно на всю жизнь...
А у нас на трассе туман. Он словно приклеен к земле и не думает подниматься.
— Братцы, пора трогаться,— предлагает нетерпеливый Саша Егоров,— не ждать же до пенсии.
В тумане так и идем к полюсу холода.
Оймякон встретил ровными дымами. Словно великан-великанище начертил белые линии от самого неба до крыш. Но мы-то знаем, что чертежники — тишина и мороз.
Здесь, на полюсе, мы прощаемся с Володей.
Ему жалко с нами расставаться. Я вижу, как он медлит разорвать буксир. Будто сейчас отцепит штангу и сразу почувствует одиночество.
— Как ты думаешь, — спрашивает он у Виктора — за ночь в гараже переберу цилиндр?
— Трудновато.
— Ладно, поезжайте.
Он вздыхает и отворачивается. Мы садимся в машины. И уходим. С каждым километром Володя от нас все дальше и дальше. Но что же делать? Надо ехать.
Раньше я не знал, откуда появилось выражение — радужное утро. А теперь могу и вам сказать: оно пришло с севера. Сам видел.
Из Куйдусуна тронулись затемно. Рассвет встретили в пути. Он рождался у нас на глазах. Небо над тайгой синее, зеленое, фиолетовое, красок как в радуге. Но все мягко приглушены, будто каждая из них не хочет показываться в полном блеске. На юге — там все резко, все броско. А здесь красота неизмеримо богаче, но она не кричит о себе. Только вот сопки буйно цветут алым. А леса на сопках от этого цвета теплые и весенние.
Весенними лесами спускаемся к Индигирке — знаменитой буйной реке Севера. Но сейчас она тиха и скромна. А придет пора, взломает лед и понесется с ревом к океану. Тогда берегись ее неукротимого горного норова.
Сразу за Индигиркой чудеса. На бесконечном белом лугу пасутся лошади с длинными косматыми гривами. Смотрим на них и забываем зиму. И кажется, что лошади пасутся в июле. Но почему же луга белые? Может, так много ромашек? Нет — это снег, холодный снег холодных якутских равнин.
Седьмая ночь застигает колонну у Верхоянского перевала. Внимание! Зажми нервы в кулак — и вперед! Справа пропасть, на дне которой еле видна речка, слева — рваная бурая скала. И. хочется чуть ли не щекой прижаться к этим холодным промерзшим камням, лишь бы на сантиметр, хоть на сантиметр подальше от пропасти, что чернеет у самых колес. В кабине — ни слова. Только скрипят тормоза. Думаешь: скоро ли, скоро ли все это останется позади?
Место, где трасса наиболее опасна и сложна, юмористы назвали Заячьей петлей. Может, оттого, что сердце здесь трясется как у зайца хвост. Два коротких и крутых, градусов по сто двадцать поворота, и сразу резкий спуск на узкий мост через ущелье. Некоторые его не проходили...
Мы прошли. Думал, что на сегодня гор хватит. Но скоро начался новый перевал. Десять километров шли три часа!
И хорошо и плохо, что шли уже ночью. Плохо, что впереди расплывается кромка дороги. А хорошо, что не видишь пропасти. С закрытыми глазами оно спокойней.
К концу ночи приходим в поселок дорожников Росомаха. Витя устал. Надо бы дотянуть до Томпорука. Но что это? На пути знак: проезд только через поселок. Витя недоуменно вертит головой:
— Ладно, давай спать. Утром разберемся. Наверное, что-нибудь случилось в горах.
Достаем хлеб, селедку и колбасу. Все мерзлое, все как лед. Мы рубим еду на куски топором и жуем, запивая горячим чаем; Это наш походный ужин. Ничего — жить можно.
Я втискиваюсь на свою верхнюю полку. Крыша в двух сантиметрах от носа. Тесновато, но зато тепло. Дизель дышит глубоко. Со стороны, наверное, странное зрелище. Спит машина у дороги, а кругом тишина и лес в снегу. А нам снится лето...
Утром во всем разобрались. В
