Гвианские робинзоны - Луи Анри Буссенар
Пробежав примерно две трети пути, незнакомец внезапно остановился и очень тихо свистнул сквозь зубы. На этот звук, который на расстоянии нескольких метров могло услышать разве что чуткое ухо дикаря, из-за манговых деревьев молча выступили двое мужчин, тоже босоногих.
— Атанда, — прошептал первый чуть слышно. — Он идет. Берем его без шума и пыли. На кону наши шкуры.
Несколько минут назад индеец сказал: «Глаз краснокожего пронзает тьму, день — предатель, а ночь — приятель». Эти слова бедного юноши в скором времени получили жестокое опровержение. Его глаза, еще ослепленные ярким светом в доме коменданта, не успели привыкнуть к темноте.
В лесных дебрях, где опасность принимает бесчисленные формы и грозит ежеминутно, его бы не удалось застигнуть врасплох. Но разве он мог подозревать о засаде в цивилизованном месте, где повсюду вооруженные люди в форме?
Поэтому индеец не успел издать ни звука, когда крепкая рука, словно выкованная из железа, неожиданно обрушилась на него и сдавила ему горло с такой силой, что он захрипел. В одно мгновение, куда быстрее, чем требуется, чтобы об этом написать, его связали по рукам и ногам, да так, что не шевельнуться, а рот заткнули кляпом. Один из похитителей взвалил неподвижного индейца на плечо, и вся троица, двигаясь бесшумно, как тени, пустилась бежать по тропинке, которая вилась вдоль берега Марони и исчезала в лесу неподалеку от ручья Балете. Уверенные в том, что их не преследуют, — налет произошел с удивительной быстротой и ловкостью! — бандиты чуть замедлили ход и вскоре добрались до устья ручья, не произнеся ни единого слова на всем пути.
— Где лодка? — тихо спросил тот, кто нес индейца.
— Здесь, — коротко ответил ему один из двух других, вытягивая лиану, служившую швартовом.
Нос черной скорлупы пироги, изогнутый как у гондолы, вынырнул из речных зарослей и врезался в берег на несколько сантиметров.
Индейца, неподвижного как труп, разместили в центре утлой лодчонки.
— Эй, вы там, чего ждете? Хватайте весла. Все путем?
— Путем.
— Пошел!
Лодка бесшумно рванулась вперед на веслах в ловких руках троих незнакомцев, явно владевших искусством местной гребли, которое совершенно неизвестно европейцам. Без малейшей заминки они покинули французскую территорию, вышли на простор большой реки и устремились наискосок по направлению к голландскому берегу. Начавшийся прилив, толкая пирогу вверх по реке, добавил им скорости. Вскоре они миновали плантацию Кеплер, раскинувшуюся на километр вдоль голландского берега, затем еще немного поднялись вверх по реке и наконец перестали грести.
— Мы на месте, — сказал старший, тем не менее не спеша приставать к берегу.
Он несколько раз пронзительно свистнул, причем ритм и модуляции этого свиста несколько напоминали звук флейты и, по всей видимости, разносились довольно далеко. Он выждал несколько минут, явно рассчитывая на ответный сигнал, но его не последовало. Он снова засвистел и подождал еще. Прошло не менее четверти часа, пока низкий голос, словно исходивший откуда-то из-под земли, грубо крикнул:
— Кто здесь?
— Балдохи битые, — прозвучал ответ, означавший: «беглые каторжники».
— Причаливай.
Свистевший привязал пирогу, взвалил индейца на плечо и ступил на клочок земли, служивший пристанью. Сообщники молча последовали за ним.
— Кто ты? — спросил тот же голос, и новоприбывшие заметили слабый отблеск звезд на стволе наведенного на них ружья.
— Да это же я, Тенги, слуга коменданта. Со мной Матье и Бонне. Ты что, Бенуа, не узнал нас?
— А ну прикуси язык и больше не зови меня по имени.
— Да, шеф, ты прав.
— Вот и ладно. Пошли в хибару.
Что такое! Этот отшельник, забившийся в свое логово, словно кабан, тот, что обменивался сигналами с беглыми каторжниками и до такой степени был с ними на дружеской ноге, что они обращались к нему на «ты», этот «Бенуа», этот «шеф», неужели он и есть тот самый человек, которого мы уже видели десять лет назад в форменном мундире тюремного надзирателя? Бенуа, жестокий любитель пускать в ход палку, палач Робена? Он настолько опустился, что стал сообщником бесчестных подопечных исправительной колонии?
Четыре года назад Бенуа, уволенный за недостойное поведение из полка военной охраны, был вынужден с позором покинуть Сен-Лоран, презираемый бывшими сослуживцами.
Нет необходимости детально разбирать причины его отставки, за ним числилось более чем достаточно отвратительных проступков. В один прекрасный день бывший надзиратель исчез, заявив, что отправляется попытать счастья в Суринам. На самом деле он всего лишь пересек Марони, в глубочайшей тайне устроился прямо в чаще, построил хижину, обзавелся лодкой и занялся делишками самого сомнительного свойства. Контрабанда была, пожалуй, наименее тяжким его грехом.
Ходили смутные слухи о том, что он помогает каторжникам бежать, что снабжает их оружием и провиантом, что, наконец, он сделался их поставщиком и банкиром. Пусть читатель не удивляется этому неожиданному званию «банкира». У всех каторжников водятся деньги. Некоторые обладают весьма значительными суммами, накопленными в ходе былой преступной деятельности. Эти деньги попадают к ним темными путями, они их прячут или доверяют освободившимся товарищам, которые пускают их в оборот и честно возвращают в оговоренное время в условленном месте. Каторжники крайне редко крадут друг у друга. Положение воровского банкира весьма прибыльно, поэтому дела Бенуа процветали. Его ловкость, смелость и энергия, а также предосторожности, коими он окружил свое существование, были таковы, что никто и никогда не смог не только застигнуть его врасплох, но даже просто приблизиться к его жилищу на расстояние окрика, кроме, разумеется, его сообщников. Он жил уединенно и никогда не показывался днем.
Появление троих беглых каторжников привело его в полный восторг. Как только Бенуа узнал, что это был за индеец и при каких обстоятельствах произошло его похищение, он сразу же понял, что важнее этого ничего и представить нельзя.
— Ну вы и хваты, парни, это же настоящая находка, — сказал он с мрачным смехом, утонувшим в густых зарослях его черной бороды. — Это богатство. Даже не верится, Тенги, что ты все это провернул. Давай, сынок, тяпни стаканчик сухого (тафии). А вы что сидите, уснули, что ли, плесните себе тоже!
— Будь здоров, шеф.
— Вам тоже не хворать, голубчики мои.
— А теперь расскажи мне, как ты умудрился проделать такую штуку.
— Ну вот, значит, — начал Тенги, усевшись поудобнее, — все это пара пустяков, да и времени особо не потребовалось. Ты же знаешь,
