Лахайнский полдень - Алексей Анисимов
«Отличное место для склепа», – промелькнула у него мысль. Асахи вынул из рюкзака разобранную подставку для мечей и начал собирать ее на полу, прямо под круглым отверстием колодца. Металл тихо позвякивал, дерево сухо стучало, словно и оно ощущало, куда попало.
Перед тем как уложить на подставку меч, Асахи невольно поднял взгляд. Из круглого проема над ним, несмотря на жаркий полдень, не падало ни одного прямого луча. Только рассеянный, тусклый свет просачивался в зал, словно солнце утратило здесь власть, а само место принадлежало другому, безвременному миру.
Асахи опустился на колени. Движения стали аккуратнее, медленнее, не от усталости, а от ощущения, что за ним наблюдают. Не снаружи – изнутри. Из самой темноты. Он снова чувствовал ее почти физически: она липла к спине и плечам. Будто старалась удержать внутри, как тогда. Она отступала лишь там, куда падал яркий луч фонаря. В этот раз он бил вперед, рассекая мрак, как тонкий клинок меча.
Приготовления были завершены, Асахи взял в руки ножны с мечом. На секунду замер, словно взвешивая решение, и в последний момент оставил клинок обнаженным. Лезвие тихо звякнуло, освобождаясь от ножен, и легло на верхние крюки подставки с сухим металлическим отголоском. Нижние два крюка, предназначенные для вакидзаси, остались пустыми. Подумав, он поместил на них ножны так, чтобы пара выглядела целой, пусть и неполной, и отошел на несколько шагов.
Со стороны получившийся алтарь смотрелся достойно и торжественно. На миг показалось, что клинок чуть дрогнул в воздухе, от едва уловимого дыхания или легкого прикосновения. Возможно, это была лишь игра воображения: катакомбы хранили прохладу и странную тишину, и казалось, они приняли дар, поднесенный человеком, заключив его под свою вечную стражу – как и всё, что сюда попадало.
Довольный проделанной работой, перед тем как подняться обратно по веревке, Асахи решил осмотреться. Луч фонаря медленно скользнул вверх, выхватывая из тьмы каменные своды. Он сразу вспомнил: первое, что увидел, очнувшись здесь много лет назад, было изображение императорской хризантемы. Она по-прежнему оставалась безупречна – тонкий рисунок лепестков, вплетенный в камень, словно излучал благородство и величие.
Полюбовавшись ее изящными линиями, Асахи осветил стену с флагом. Тот был также на месте. Лучи по-прежнему расходились длинными алыми полосами, только теперь словно стремились заключить в объятия своего давнего друга. Улыбка невольно коснулась губ Асахи – воспоминание о тех первых чувствах, испытанных здесь, оказалось неожиданно теплым.
Он направил луч дальше, туда, где когда-то висел телефонный аппарат, спасший его. Он замер. На стене не осталось ничего! Даже проводов.
«Они срезали телефон, – вихрем пронеслось в голове. – Значит, военные сюда не вернутся? – Асахи смотрел на пустую стену. – Тем лучше, – пришло окончательное понимание. – Меч останется здесь навсегда и точно не причинит больше зла миру наверху».
Он уже собирался взяться за веревку, но замер, задержав взгляд на обнаженном клинке.
«Останется здесь навсегда…» – эхом в голове вернулась собственная мысль.
Нет, сомнений у него не было – решение принято.
И всё же за последние секунды воздух немного сгустился и стал тяжелее. Асахи почувствовал это: словно кто-то оставался здесь и был недоволен…
Путешествие по островам заняло почти две недели. Асахи без происшествий вернулся в тот же порт, где они расстались с Хиротоши. Из вещей, правда, не хватало треноги для фотоаппарата. Он объяснил капитану, что она соскользнула в ущелье высоко в горах, во время погони за птицами. Тот лишь хитро прищурился и, как прежде, предпочел промолчать.
Судно пришвартовалось, Асахи неспешно выгрузился на берег, поблагодарил капитана и, закинув рюкзак на плечо, зашагал по пирсу, чувствуя под ногами дрожь – то вода билась о сваи.
Капитан долго не отводил взгляда от удаляющейся фигуры «ученого». Он пробормотал себе под нос:
– На Исигаки не бывает птиц. Они облетают этот остров… чертовы военные антенны.
Слова растворились в шуме волн. Асахи их не услышал – он, не оглядываясь, шел дальше.
Глава 6
Асахи ощущал удовлетворение, редкое, глубокое, как затишье после бури. Фамильный меч самурайского рода Йокой теперь покоился в полной темноте, надежно скрытый на дне глубокого каменного колодца. Всю дорогу с острова в порт Кагосимы он мысленно возвращался к тому сакральному мгновению: как в подземном императорском зале, разрезав тьму, солнечный луч выхватит на полу белый круг; как лезвие в возвышенном спокойствии оживет в холодных благородных стальных отблесках… «Учитель был бы доволен», – думал Асахи.
По дороге в порт он вспоминал и день, когда они с Токиари вернулись домой с могилы предка, самурая Йокоя Котэцу. Тогда, рядом с черным камнем, старик впервые постиг настоящий ритуал успокоения фамильных мечей. Дома он отвел Асахи в церемониальную комнату. В воздухе стоял легкий, едва уловимый аромат благовоний. Токиари усадил его напротив и достал один из своих дневников.
– Я и сам пришел к тому, что ты открыл мне сегодня у могилы прадеда, – произнес он хриплым голосом, поглаживая обложку тетради. – Но к самому ритуалу я так и не подобрался. Хоть в поисках его мне и пришлось переосмыслить весь Путь… Посмотри сам, чего я достиг, – старик протянул тетрадь.
Асахи открыл ее и восхитился изяществом текста. Перед ним был разбор смыслов, которые Учитель считал ключевыми. Иероглифы основных понятий были выведены крупно, где-то красной тушью, словно печати истины, рассыпанные по страницам. А сами мысли, записанные мелким почерком, подобно пчелам вокруг цветка, облепляли их со всех сторон.
Глаза невольно заскользили по первой строчке, и Асахи не заметил, как погрузился в чтение, забыв обо всем.
…Война порвала на части страну и мою семью, оставив с вопросом: почему это произошло?!
Ответ ищу в истории, в учениях предков, в философии. Чем глубже погружаюсь, тем страшнее понимание: всё, во что нас учили верить, сделалось оружием в собственных руках. Идеалы, вдохновлявшие нас, превратились в цепи, которыми нас сковали и повели к бойне
Перед войной воспевались идеалы кокутай – тело нации. Они создали представление о японцах как о едином организме, где император – живое воплощение божественной воли, а традиции синто 神道 и воинская этика бусидо 武士道 придали этому духовную основу. Мировоззрение зародилось в период Эдо. Окончательно оформилось в эпоху реформ императора Мэйдзи, в год Земляного Дракона – 1868. Реформа Мэйдзи, или революция императора, вернула ему всю полноту
