Приключения среди птиц - Уильям Генри Хадсон
Звучит крайне неубедительно. С одной стороны, есть певчие птицы, в подражательстве намного превосходящие черных дроздов, но и близко не подобравшиеся в своем пении к нашей музыке. С другой стороны, у нас есть кукушка, а также тьма прочих видов, обитающих по всему миру, в песенках своих и позывках следующих нашей гамме (включая пернатых жителей тех мест, где птицы отродясь не слышали человеческой музыки). И я глубоко убежден, что манера пения черного дрозда заложена в нем самой природой и что гамма его исполнения близка к нашей гамме по той же самой причине, по какой обыкновенный или соловьиный сверчки и дроковая славка максимально от нее далеки, – просто так решила природа. Мы уже говорили, что черные дрозды распространены по всему миру и представлены множеством видов: от самых малых, каким является, например, певчий дрозд, до самых крупных видов размером с сойку; но у всех дроздов неизменно прекрасный голос, и где бы его ни услышал английский путешественник – от тропического леса до далекой холодной пустыни, – он сразу вспоминает о своем родном черном дрозде, а иногда отмечает, что тамошний дрозд поет чище. Думаю, что, если бы наши путешествующие земляки слушали заморских дроздов заинтересованней и внимательней, они бы и в их пении различили фразы и звуки, аналогичные фрагментам и обрывкам из наших мелодий.
Слушая черного дрозда, я часто вспоминаю типичного в Аргентине Mimus patachonicus, патагонского пересмешника. Дело не в качестве звука, не в структуре песенки и не в ее схожести с нашими мелодиями, но в том, как эта птица похожим образом пробует ноты, пока случайным образом не издаст последовательность или фразу, которая ее устроит. Тогда она начинает пробовать ее в различных вариациях и, найдя самую, на ее взгляд, прекрасную, может повторять ее днями и неделями. Получается, что каждая птица – сама себе композитор.
Из всей птичьей филармонии пение черного дрозда – даже если оно ни капли не похоже на созданные человеком мелодии – для меня всегда наиболее «человеческое»; распеваясь и сочинительствуя, дрозд в итоге возносится до интервалов, соответствующих нашей гамме. Однажды мне довелось слушать гениального черного дрозда; дело было в Нью-Форесте, в окрестностях Фоли. Этот дрозд не повторял одну и ту же фразу с незначительными вариациями, как это обычно у них водится, но каждая его песенка была особенной, либо же состояла из настолько измененных фраз, что всякий раз представляла собой новую мелодию. В любом случае каждую его фразу можно было смело записывать нотами. Несколько дней работы нотного стенографиста – и мы получили бы целое собрание мелодий, которое, смею предположить, было бы гораздо интереснее, чем без малого семьдесят записей Уитчелла. Если бы вы послушали этого дрозда даже с полчаса, вам бы ни за что не пришло на ум, что его фразы – разнообразные и спонтанные, словно родник, пульсирующий из расщелины в скале, – были у кого-то заимствованы. Певец сидел в терновой изгороди, разделяющей два пастбища, а я стоял рядом и слушал, долго, не помню сколько: уже темнело, а я всё стоял, ошеломленный, совершенно одуревший, с каждой новой фразой одуревая всё больше; я был как человек, которого ввели в транс, или как монах в известной легенде, только птица моя была черная, а не белая. Та наша встреча оказалась первой и последней – дрозд улетел, и больше я его не видел, как ни искал. Возможно, уже на следующее утро он попал на мушку к господину, радеющему о сохранности своей рдеющей клубники, – к какому-нибудь фермеру или простому деревенскому парню, который и не подозревал, что стреляет в ангела. И всё же это лучше, чем если бы судьба явилась к нему в образе одного из любителей заточать птиц в клетку, который, услышав его прекрасное пение, словил бы его и стал возить по всей стране в качестве «аттракциона», срывая лавры восхищения и, почему бы и нет, делая на своем пленнике тысячи фунтов.
Очарование пения черного дрозда кроется не только и не столько в том его сходстве с нашей музыкой, о котором писалось выше. Корень этого очарования лежит в красоте, внутренне присущей его звучанию, – оно напоминает звуки флейты, и у этой флейты человеческий голос, если быть точнее, невероятной чистоты и красоты контральто. Эффект тем сильнее, что птица высвистывает свои ноты медленно, нараспев, словно пребывает в состоянии абсолютного счастья и покоя и знает способ идеально передать свои чувства.
Вокал высочайшего качества плюс интонации, напоминающие мелодичный и звонкий человеческий голос, плюс беззаботное, нараспев, исполнение, словно говорящий о любви мешает слова с обрывками песен, – мы можем понять, почему эта восхитительная песенка, почему именно она совокупностью своих качеств помогла черному дрозду снискать славу любимейшего у нас певца, опередив всех конкурентов, включая знаменитого соловья. Приди в голову издателю какой-нибудь из общенациональных газет провести опрос на эту тему, у черного дрозда имелись бы хорошие шансы занять первую строчку, несмотря на возделанные в нашем сознании мифами и традициями образы других птиц: кукушки – глашатая весны, голубки – плакальщицы любви, ласточки – строительницы храмов, Филомены-соловушки, с занесенной над терновником грудкой, а еще красногрудой малиновки, зимой прилетающей к нам за крошками и оттого нам так благодарной, что, умри мы одни в лесу или в прочем безлюдном месте, так что некому будет нас похоронить, она забросает наши тела листьями.
Но постойте, скажете вы, раз уж черный дрозд живет в Британии с незапамятных времен и является примером коренного вида, многочисленного и повсеместно распространенного, –
