Приключения среди птиц - Уильям Генри Хадсон
Помимо возникающих в нас откликов, существует и кое-что еще, усиливающее эффект каких-то мелодий птиц и часто не берущееся в расчет: душевное состояние и настроение, в которых мы слушаем ту или иную мелодию. А ведь именно из-за них даже песни наших любимых сладкоголосых видов могут показаться такими разными. Случаются забавные истории, как, послушав чье-то пение в каких-то неповторимых обстоятельствах, человек исполняется уверенности, что сейчас он слышал лучшего из пернатых певцов. Он может не узнать его в следующий раз, вообще никогда не узнать, но воспоминание о доставленном им сильнейшем удовольствии уже навеки отпечаталось в сознании вместе с приложенной к нему иллюзией.
Бывает такое состояние атмосферы, когда далекое кажется близким и природа так неповторимо хороша, что не узнаёшь родной планеты. А бывают и такие состояния, когда голоса птиц звучат чище, звонче, звучнее, иногда поражая нас новыми, таинственно прекрасными гранями звука.
После щедрого летнего дождя в пронизанном солнцем воздухе бывает разлито нежное серебро (эффект высокой влажности), в котором пение и крики птиц звучат заметно иначе, словно птичьи голоса, как и всё вокруг, очищены и омыты; и как наши легкие вдыхают новый чудесный воздух, так и наши души жадно вдыхают новую мелодию. Жадность эта, которая является ключом во всему, обусловлена омытым и просиявшим воздухом и самим видом голубеющего неба, с которого сдвинули завесу тяжелой, мрачной тучи. Происходящие в нас физические изменения передаются нашим органам чувств, которые тоже как будто оказываются омытыми, проясненными и способными воспринимать мир с небывалой точностью и яркостью.
А бывает так, что необыкновенный эффект, производимый звуками природы и, превыше всего, голосами птиц, возникает благодаря особым обстоятельствам или благоприятному стечению обстоятельств. С этим уж как повезет, и завтра не стоит ждать продолжения; чудо пройдет безвозвратно, как отгорел наш последний прекрасный закат. Но будут и другие прекрасные закаты, главное – не устать смотреть.
Помню, я стоял на краю сенокоса, желтого от лютиков. Но мой взгляд был прикован к одному цветку, возможно даже лепестку, который отыскал меня из центра луга и всецело завладел моим вниманием, – единственный из тьмы тысяч одинаковых цветков. А дело было в том, что солнечный свет падал на него, отражаясь под таким углом, что его желтая блестящая поверхность играла и переливалась, словно чешуйки жаркого золота. Подобным образом и песенка, и даже нота, могут отозваться в душе дивной красотой, возвысившись над морем всех остальных звуков.
Однажды, совершая вечернюю прогулку по парку в окрестностях Оксфорда, я остановился полюбоваться кустом цветущего боярышника. На одной из его веток тихо и неподвижно сидела самка зяблика. Вдруг с верхушки растущего рядом вяза, заложив изумительную вьющуюся петлю, к ней слетел ее друг. Он устроился рядом не сразу, а сперва покружил у куста, щебеча песенку, совсем не похожую на ту, которую он обыкновенно исполняет на ветке, – настойчивую и звонкую. Хотя форма и структура были те же, и ноты шли в том же порядке, воздушная песенка была тише, мягче, эфирнее и во сто крат нежнее. Птица смолкла ровно в ту секунду, когда ее лапки невесомо обхватили ветку подле маленькой подруги.
Я стоял, не в силах поверить своим ушам, ошеломленный красотой этой тихой мелодии в исполнении певца, который, как принято считать, и в подметки не годится большинству певчих птиц в вопросах выразительности и изящества.
А вот еще случай. Я шел по заросшей дроком пустоши; уже стемнело, был вечер раннего апреля, жутко холодный и ветреный. Вдруг примерно в сорока ярдах от меня запел луговой чекан, да так, что ни до ни после в жизни я не слышал, чтобы чекан пел лучше – богаче и нежнее. Спустя какое-то мгновение песенка повторилась, затем еще раз. Было ли дело в предельной чистоте звука, такого выразительного, такого удивительно нежного, столь неожиданного в эту позднюю пору; или же своей почти сверхъестественной красотой звук был обязан темени и молчанию этого уединенного места – не знаю, знаю только, что с тех пор, идя по чему-то весенне-ночному и дроковому, я неизменно время от времени останавливаюсь и прислушиваюсь в сладком предвкушении повтора.
Возможно, в каждом из приведенных случаев, как и в дюжине имеющихся у меня в запасе, песенка высвистывалась ровно в момент прицела в самое сердце, то есть когда обстоятельства и производное от них настроение были наиболее благоприятными. Но и сами звуки могут создать настроение, о чем я расскажу ниже.
За свою жизнь я слышал много чудесных черных дроздов, и как все певцы, пернатые ли, двуногие ли, они сильно разнятся достоинством пения: понятия гения, как заметил Альфред Рассел Уоллес, никто не отменял; и всё же самый глубоко запавший мне в сердце дрозд был, по-видимому, обыкновенного таланта. Окно спальни в сельском доме в Нью-Форесте, где я тогда жил, смотрело на большую тую, на которой вровень с моими окнами ночевал черный дрозд. Каждое утро, в половине четвертого, он начинал петь и пел с короткими промежутками на протяжении получаса. Стояла звонкая тишина, все прочие в мире птицы молчали, и в мое открытое окно, преодолев каких-то пять ярдов, залетала песня такой неземной красоты, что я не мог помыслить о большем блаженстве, чем лежать вот так вот, головой на подушке, с брезжащим рассветом за окном и запахом ночных цветов в комнате, упиваясь этими божественными звуками.
Глава XV. Зелеными дорогами в поисках редких певчих птиц
Зеленая Англия
Воображаемое путешествие к звездам
Его бесшумность велосипед
Встреча со слепым
Дорогами Дорсета
Вэрхэм
Примерный мальчик
Удивительный Пул
На пороге Гемпшира
Мне легко понять чувства, которые охватывают некоторых наших гостей из палимых солнцем стран – из наших колоний-антиподов, чтобы не ходить далеко за примером – чей первый визит в Англию попадает на самое зеленое время года. Их, знающих зеленый по оттенкам моря и неба, травы и попугаев; их, для кого этот цвет, в отличие от нас, не является в палитре мира основным, потрясает его гегемония, равно как и его
