Два месяца в лесах - Джозеф Ноульс

Я был убеждён, что моим гостем был никто иной, как маленький неуклюжий, медвежонок.

Я хотел поймать его живым.

Маленькое существо неожиданно свернуло в сторону и едва не ускользнуло от меня. Я швырнул в него головню и заставил его вернуться к костру. В буквальном смысле оно находилось между двух огней.

Ударившись о землю, моя головешка погасла. В эту минуту животное устремилось прямо на меня. Ещё раз оно попыталось ускользнуть, пройдя пред моим носом. Но я преградил ему дорогу, остановив его ступнями своих ног.

Я, как ужаленный, отскочил. Медвежонок оказался ежом. Мне пришлось долго трудиться, вытаскивая его иглы, вонзившиеся мне в ноги. Голенища из коры могли защитить мои ноги от кустарников и колючек, но не от игл ежа.

Третья неделя моей жизни в лесах подходила к концу. Я был совершенно здоров. Пищи у меня было вдоволь. Медвежья шкура охраняла меня от холода.

Но душевно я очень страдал.

Я был страшно одинок.

Глава VI. Дни одиночества

С тех пор, как я вернулся в цивилизацию, сотни людей говорили мне с искренним сочувствием в голосе:

— Как много вы должны были выстрадать за это время!

Все они имели в виду физические страдания.

Они ставили себя на мое место и воображали себя голодными, холодными, затерянными в густом и тёмном лесу. Сравнивая преувеличенно тяжёлые условия жизни в лесах с комфортом цивилизаций, они рисовали себе самые страшные картины.

Но они ошибались.

Я не испытывал никаких серьёзных физических недугов и лишений. Я страдал только нравственно, а эти страдания были во сто раз тяжелее физических.

Готовясь к своему опыту, я совершенно упустил из виду психологическую сторону вопроса. Я стремился вырваться из сумбура современной городской жизни и полагал, что в одиночестве я буду иметь возможность спокойно обдумать волновавшие меня проблемы. Тоски одиночества я не предчувствовал. В былые годы мне часто случалось оставаться в лесах одному, но ненадолго; моё уединение случайно нарушал какой-нибудь охотник, с которым я коротал свои дни, пока судьба не посылала мне кого-нибудь ещё.

Но здесь, в лесах, дни проходили за днями, не радуя меня ни единым звуком человеческого голоса. К тому же предо мной была перспектива долгих недель без общения с людьми.

Полная изолированность начинала сказываться на моих нервах. Мой удел был труднее удела первобытного человека. Мало того, что он был окружён людьми своего рода и племени, — он не имел никакого представления об иной жизни, никаких воспоминаний о лучших временах. Это сравнение не выходило у меня из головы.

Единственное, о чём я задумывался пред своим уходом в леса, был вопрос: перенесу ли я холод, обнажив своё тело? В действительности эта сторона вопроса была просто ничто в сравнении с муками одиночества.

Каждый вечер, с наступлением сумерек, меня начинали томить неотвязные воспоминания. Я всячески гнал их от себя прочь, стараясь занять свой ум чем-нибудь посторонним: я рисовал углём на берёзовой коре или брался за какую-нибудь другую работу. Но сердце моё не лежало к этому. Знакомые лица мелькали предо мной в дрожащем свете костра. Погружаясь в тревожную дремоту, я видел те же лица во сне.

Часто под влиянием таких переживаний я давал себе слово с рассветом покинуть лес.

Меня останавливала следующая мысль: «Tbi взялся за дело, которого никто до тебя не делал!». Как школьник, получивший за свой урок высший балл, я нуждался, чтобы кто-нибудь посторонний похвалил меня за моё дело и тем поощрил мои старания.

Это откровенное признание, и я надеюсь, что читатель поймёт меня.

Когда я сделал свой лук из грубого и толстого обломка дерева, который я подверг длительному процессу обжигания, а затем обтесал острым камнем, — я чувствовал настоятельную потребность показать кому-нибудь моё оружие и рассказать, как я сделал его с помощью огня и простого камня.

Я старался отрезвить себя тем простым соображением, что всякий человек, с головой на плечах, мог бы добиться того же, что и я.

В действительности, поддерживать своё существование в лесах мне было совсем не трудно. Всё необходимое для жизни имелось в лесу в изобилии; надо было только уметь пользоваться им, а это умение у меня было.

Я никогда не заботился о том, как просуществую день. Я был частью леса, и всё то, чем был богат лес, являлось моим достоянием. Если бы я обладал душою лесного зверя, моя жизнь в лесах протекала бы легко и спокойно. Но пребывание в мире цивилизации наделило меня способностью мыслить.

Каждый из людей оказался бы в состоянии просуществовать некоторое время в лесу. Почти каждый сумел бы отучить себя от ношения одежды. Я знал, что в августе и сентябре замерзнуть в лесах Северного Мэйна нельзя. Никто не умер бы с голоду, если бы даже три, четыре дня не нашёл пищи.

Находчивость — единственное, что требуется от человека в диком лесу.

Отыскать в лесу источник вовсе не так трудно. Вода одна может поддержать силы человека в течение десяти дней. Кроме того, даже ребёнок умеет собирать ягоды. Одними только ягодами можно прожить очень долго. Когда наступит ночь, всякий догадается прилечь, если он устал. Если будет холодно, инстинкт заставит его подняться и начать бегать, чтобы ускорить циркуляцию крови. Это быстро согреет его, убережёт от простуды и подымет общее самочувствие.

Разумеется, для получения огня, кожи, и разнообразной пищи требуется известная доля изобретательности. Однако, всё это находится в лесу под рукой; надо только уметь взять.

Таким образом, физическая сторона моего опыта оказалась достаточно простой. Найти пищу для души было гораздо труднее. В этом-то и состояла моя борьба.

Помню, в одну из ночей мной овладело отчаяние. Я недружелюбно глядел на костёр и непрестанно повторял одну и ту же клятву: Это моя последняя ночь в лесу! Что из того, что мой срок не истёк? Жизнь слишком коротка для того, чтобы проводить её в добровольных лишениях.

Всё представлялось мне в самом мрачном свете.

— Всю свою жизнь я из кожи лез, чтобы сделать что-нибудь хорошее людям, — думал я — и никто никогда этого не ценил!

Я начинал проникаться жалостью к самому себе, — самая недостойная слабость, которую человек может себе позволить! Моё воображение рисовало мне людей, смеявшихся надо мной — там, в далёком мире — и называвших меня сумасбродом и глупцом.

В сущности, для себя самого я достаточно выяснил возможность одинокого первобытного существования в лесах. С какой стати должен