Падение Робеспьера: 24 часа в Париже времен Великой французской революции - Колин Джонс
Несмотря на это, скоординировать действия, необходимые для укрепления позиций Коммуны, вовсе не так уж легко. Просто найти достаточное количество курьеров и организовать для них конный транспорт – уже проблема. Часто гонцы отправляются сразу в несколько секций – и это замедляет передачу сообщений, особенно с наступлением темноты. В Доме Коммуны Флёрио вынужден отказать секретарям совета (включая Блеза Лафосса) в перерыве: они должны разобраться с горами бумаг, в которых протоколируется стратегия восстания. Им говорят, что при попытке оставить рабочее место их насадят на штык[814]. Проблемы Коммуны усугубляются тем, что у нее под рукой нет своей типографии. Для печати закона о максимуме заработной платы несколькими днями ранее она воспользовалась типографией телохранителя Робеспьера Шарля-Леопольда Николя, но она находится рядом с домом Робеспьера, и сейчас это место вряд ли можно назвать безопасным (к тому же Николя был арестован и сейчас находится в тюрьме Сент-Пелажи). Между тем большая часть материалов Конвента печатается буквально в двух шагах – в мастерской на площади Каррузель.
За несколько часов до этого полицейское управление Коммуны, скорее всего по наущению Робеспьера, призвало арестовать ключевых журналистов, чтобы контролировать ход событий. Полицейские планируют завтра в 5 часов утра явиться в редакции газет[815], произвести аресты и опечатать станки. Сегодня вечером около Ратуши они схватили и взяли под стражу нескольких продавцов газет за то, что те распространяли информацию о действиях Конвента. Однако все это – слишком мало и слишком поздно. В то время как Лафосс и его друзья неистово скрипят перьями, пытаясь управиться с ворохом документов, в центральных районах наконец-то начинают появляться, в огромных количествах, напечатанные плакаты с декретом об аресте Анрио и прокламацией Барера. Кроме того, все шире распространяются сегодняшние вечерние газеты – и за счет этого именно нарратив Конвента попадает в новостные сводки и именно его версия происходящего претендует на легитимность. Есть опасность, что сегодня вечером печатные издания одержат верх над слухами и циркулирующими рукописными документами, а это практически все, на что способна Коммуна.
Власти многих секций, не понимая, что именно происходит и в чем суть проблемы, ориентируются по сообщениям вечерних газет об арестах в Конвенте. Кроме того, они все решительнее желают придерживаться буквы закона. Прежде чем хотя бы пошевелить пальцем, они требуют предъявить подписанные и скрепленные печатью приказы, а не просто устные распоряжения. Но даже при надлежащем соблюдении формальных протоколов проблемы никуда не деваются. Например, когда Гражданский комитет секции Ломбардцев вызывают, чтобы дать присягу Коммуне, курьеру отвечают, что, в свете статьи 2 раздела 2, а также раздела 3 статьи 16 Закона от 14 фримера о Революционном правительстве, приказ представляется незаконным. Таким же образом мотивированные отказы поступают и из некоторых других секций[816]. Всем должностным лицам секций еще с давних пор было приказано носить с собой крошечную печатную версию Закона 14 фримера, с которой можно свериться в любое время и без лишних хлопот. Верховенство закона – у них в кармане.
Комитеты выражают свою озабоченность, просто пересылая приказы, полученные от Коммуны, непосредственно Комитету общественной безопасности для их срочного рассмотрения, поскольку они делают вывод, что Коммуна выходит за рамки дозволенного[817]. Это обстоятельство и беспечное отношение Коммуны к юридическим формальностям тормозят мобилизацию. Трудно убедить парижан в том, что легитимность на стороне Коммуны.
В прошлый раз, 31 мая, повстанцы дали городу понять, что отечеству угрожает опасность, двумя способами[818]: звоном колокола Нотр-Дама и выстрелом из сигнальной пушки на Новом мосту. Однако страстное воззвание Пайяна – письмо в секцию Сите, в котором он просил звонить в старинный бурдон Нотр-Дама, – не сумело разбудить чувства его адресатов: Гражданский комитет наотрез отказался от этой идеи и во избежание неприятных инцидентов конфисковал ключи от колоколен. Секция Революции при помощи отряда жандармерии во главе с гр. Дюменилем (он сумел освободиться из-под ареста) тоже, похоже, успешно пресекла попытки гвардейцев Коммуны выстрелить из сигнальной пушки на Новом мосту.
Несмотря на царящие в зале заседаний Совета Коммуны духоподъемные и оптимистичные настроения, муниципалитету трудно навязывать свою волю даже тем секциям, до которых рукой подать. Секция Прав человека, примыкающая к зданию с севера, одной из первых в Париже стала бить всеобщий сбор и приступила к мобилизации гвардейцев. Однако командир батальона Этьен Лан[819] с самого начала был крайне не расположен к действиям Коммуны, да и начальник пятого легиона Мюло предостерег его от участия в восстании. С тех пор между секцией и Коммуной идет оживленная перепалка по поводу отправки людей и пушек на площадь Коммуны. Артиллеристы секции полностью мобилизованы и готовы вывести свои пушки на стороне Коммуны, но национальные гвардейцы и гражданские власти секции попросту блокируют выходы из своих кварталов. Коммуна и Лан вступили в неприятные письменные пререкания, которые продолжаются весь вечер. В ответ на очередной отказ признавать приказы Коммуны и заявление о том, что он подчиняется Конвенту, эмиссар муниципалитета покидает Лана, бормоча, что если тот не признает Коммуну в ближайшее время, то не сносить ему голову на плечах.
21:15
ЗАЛ КОНВЕНТА, ДВОРЕЦ ТЮИЛЬРИ
Баррас и дюжина его адъюнктов, то есть депутатов, которым предстоит выйти в город, чтобы распространить послания Конвента, готовятся к выполнению этой миссии. Пока они еще не в зале, командующий Баррас принимает решение разослать всем командирам секционных батальонов НГ приказ, подписанный им самим и двумя его самыми смелыми помощниками, Гупийо де Фонтене и Феро. В нем говорится, что командиры батальонов должны собрать своих подчиненных: половина из них должна патрулировать улицы и обеспечивать оборону всех общественных зданий, а другая половина – выступить на защиту Конвента; дежурный командир Жюллио, освободившийся из плена, вернулся на место и по-прежнему обеспечивает руководство[820].
Тут в зал входят адъюнкты – и не то чтобы это событие проходит незамеченным. Идея в том, чтобы они были облачены в костюмы – со всеми официальными регалиями – депутатов, направляемых с миссиями в департаменты или в армию. Но в мае 1794 года Давид показал Конвенту разработанный им комплект униформы для граждан и законодателей. Адъюнкты, похоже, заглянули в гардероб и обнаружили там образцы, предназначенные для депутатов. Леонару Бурдону – а может быть, и другим – приглянулось новое платье в классическом стиле. Рейтузы и сапоги, закрывающие голень, весьма хороши – а вот от экзотической Давидовой шляпы с перьями Бурдон отказывается, предпочитая ей более привычный головной убор с плюмажем депутата в миссии. Обувшись и нацепив шпоры, адъюнкты намерены устроить нечто вроде представления своей миссии: воплощать собой идею народного суверенитета в любом из мест, где им доведется оказаться. С саблями в руках они клянутся спасти Родину, а затем под всеобщие аплодисменты выходят из зала. На улице они берут лошадей у жандармов, охраняющих зал Конвента. Часть конных жандармов присоединится к их миссии, прочие же останутся на страже[821].
Поскольку вокруг дворца еще можно наткнуться на участников экспедиции Коффиналя, Баррас идет в обход в сопровождении нескольких гвардейцев из секции Гренельского фонтана. Выйдя в город, все глубже погружающийся во тьму, депутаты обнаруживают в окрестностях Тюильри зловещую пустоту. Многие гвардейцы из сегодняшней дежурной охраны[822] Конвента отправились в Коммуну вместе с ликующими Анрио и Коффиналем. Собрание полностью беззащитно – и понятно, что поставленная перед Баррасом задача – крайне сложная.
21:30
РАТУША
Генеральный совет Коммуны работает над составом и полномочиями нового Исполнительного комитета. Энтузиазм бьет через край, когда в зал заседаний внезапно приводят еще одного из арестованных депутатов – на этот раз Филиппа Леба. Его удалось освободить почти случайно. Получив от мэра взбучку за плохое обращение с Огюстеном Робеспьером, тюремщик из Ла Форс признался, что оставил ключи от тюрьмы на рабочем месте.
