Падение Робеспьера: 24 часа в Париже времен Великой французской революции - Колин Джонс
Конвент сорвал крупный заговор. Одно событие – выступление Робеспьера – должно было спровоцировать восстание и гражданскую войну. По сути, сегодня коллеги Колло по депутатскому корпусу не только предотвратили государственный переворот. Они еще и сами восстали против зарождающейся тирании – этот акт войдет в анналы истории. Если бы Сен-Жюсту позволили выступить, завтрашний день стал бы днем траура по Республике. Действия Робеспьера 8 термидора были направлены на то, чтобы разрушить национальное единство и деморализовать Конвент. Когда вечером того же дня он, Колло, предупредил об этом якобинцев, те заставили его замолчать. Несомненно, заявляет он, со стороны клуба, всегда уважительно относившегося к Конвенту, это исключение. (Тем самым он протягивает якобинцам оливковую ветвь, подразумевая, что накануне вечером они были введены в заблуждение.) Он рассказывает, что им с Бийо пришлось пережить после того, как вчера вечером их выгнали из Якобинского клуба – и в ушах у них звучала угроза Кутона об исключении. Вернувшись в офис КОС, Сен-Жюст с каменным лицом и без малейшего сочувствия отнесся к судьбе своих коллег. Речь, которую он сочинял в этот момент, была полна лжи – среди прочего там содержались обвинения в заговоре с участием Фуше. Эта ложь основывалась на заведомо сфальсифицированных донесениях шпионов, которые Робеспьер собирал на протяжении предыдущих недель. Сен-Жюст указал, что в его докладе будут упомянуты некоторые коллеги по КОС, но не стал уточнять, кто именно. Двусмысленное поведение Сен-Жюста сегодня утром не может не вызывать доверия. Покидая зал заседаний КОС, он обещал дать комитетам ознакомиться с его докладом до того, как представит его в Конвенте. Он согласился с тем, что на обсуждение доклада следует позвать Фуше, чтобы тот мог объяснить свое поведение. Однако, когда комитеты собрались и ждали Сен-Жюста, тот направился прямиком в Конвент, чтобы начать свою атаку. Он сговорился с Кутоном о том, что тот осуществит в кабинете КОС отвлекающий маневр, который упростит выступление. Похоже, что, помимо этого, он планировал прочитать ту же речь сегодня вечером в Якобинском клубе – чтобы усугубить неприятие правительственных комитетов. Можно предположить, что эти трое планировали совершить свое ужасное нападение завтра, в декадный день 10 термидора, во время праздника в честь Бара и Виала. День празднеств превратился бы в день траура. Вместо этого, продолжает Колло гнуть свою линию, 10 термидора станет днем триумфа над тиранией. Комитеты соберутся для рассмотрения заговора, который вынашивали Робеспьер и его сообщники, и затем представят доклад Конвенту.
Момент вполне подходит для того, чтобы покончить с этой занимательной смесью фактов и выдумок под крики «Vive la République!» и «Vive l’égalité!», там и сям раздающиеся по всему залу. Но Колло не может удержаться от возможности напоследок сделать несколько мелких выпадов в адрес своих оппонентов. Они утверждают, что уважают закон, но на деле постоянно его нарушают. Огюстену Робеспьеру было приказано отправиться как депутату с миссией на фронт, но он так и не поехал. Робеспьер дважды отзывал Сен-Жюста с фронта вопреки настояниям остальных членов КОС, чтобы продолжить плести свои заговоры. Что касается самого Робеспьера, то он просто интриган и лицемер. Он всегда с почтением отзывается о Марате, которого, по словам Колло, хорошо знал, но на его похоронах умудрился произнести речь, в которой ни разу не упомянул его имени. Народ способен распознать такое лицемерие: он знает, что общественные добродетели узнаются по добродетелям, проявляемым в частной жизни…
Заседание подходит к концу. На часах 16:30[633]. Барер вспоминает, что кардинал де Рец[634] (чьи мемуары о гражданских войнах Фронды XVII в. образуют своеобразный бревиарий парижского бунта, хорошо известный многим депутатам) однажды заметил язвительно, что парижане воспротивятся любым политическим действиям, сколь бы те ни были важны, если ради этого придется нарушить режим питания. А ведь депутаты и так уже пожертвовали привычным распорядком дня ради неотложных дел. Однако чрезмерная продолжительность экстренного утреннего заседания, не говоря уже о сопутствующих треволнениях, вызвала приступ здорового аппетита. Депутаты голодны и опьянены своей победой[635]. Они начинают потихоньку покидать зал.
Масштаб обсуждаемых вопросов мельчает. Один из депутатов выступает с призывом ускорить принятие мер по помещению праха Марата в Пантеон и выбросить оттуда прах предателя Мирабо. Монтаньяр Файо сообщает о разговорах о том, чтобы вооружить винтовками молодых людей, которые завтра будут участвовать в празднике Бара и Виала. В текущих обстоятельствах это запрещено. И вообще, празднества будут отложены. Но депутаты уже почти не слушают. Заседание решено – пусть с запозданием – продолжить позже: состоится вечерняя сессия. Разговоры о вооружении и праздниках, по крайней мере на данный момент, могут подождать. Завершается памятный для революции день. Пора на обед.
16:15
ДОМ ВЕРНЯ, ОСТРОВ СЕН-ЛУИ (СЕКЦИЯ БРАТСТВА)
Званый обед у Верня в самом разгаре. Хозяин, Коффиналь, Дебуассо и несколько жен помогают Фукье-Тенвилю расслабиться после девяти дней непрерывных заседаний. Развеселить его явно нелегко. Ведь за эти дни он отправил на гильотину почти 350 человек. Судя по его мрачным и нетрезвым замечаниям, которые подслушали недавно поздно вечером сотрудники «Кафе де Сюбзистанс»[636], ему тяжело дается напряженная работа. Официантке он рассказывал, что прокуратура требует от него выносить по 50 и более обвинительных приговоров в день. Люди считают его приспешником Робеспьера – и при этом у него с ним бесконечные конфликты. Вся система уже трещит по швам. «Долго еще все это будет продолжаться?» – хнычет он, уставившись в свое пиво. На самом деле он хотел бы быть простым пахарем. Но он привязан к мачте, и если он сейчас попытается покинуть свой пост, то его объявят защищающим интересы аристократии контрреволюционером.
Дом Верня находится на западной оконечности острова Сен-Луи, в спокойном месте, относительно отдаленном от въездов и выездов[637] на Левый или Правый берега. Чтобы добраться до дома, Фукье решил не переходить на Правый берег, где, по его словам, собираются протестующие против максимума заработной платы, а проложить маршрут через окрестности Нотр-Дама, перейти через мост Дубль на Левый берег, а затем вернуться на остров Сен-Луи через мост Турнель. Поэтому, когда через некоторое время до гостей доносятся отдаленные звуки барабанов, отбивающих générale, они не могут взять в толк, что там такое приключилось. Вернь посылает одного из своих слуг узнать, в чем дело. Вернувшись, тот сообщает, что, по всей видимости, это рабочие Правого берега протестуют против максимума заработной платы. Вернь возвращается к обеденному столу.
16:15
ТЮРЬМА ЛА ФОРС
Бешеная скачка кавалькады Анрио по восточным секциям не увенчалась успехом. Да, он, конечно, доволен тем, что в ряде секций бьют всеобщий сбор, но его настойчивые призывы вооружаться, похоже, вызывают у парижан скорее тревогу, чем готовность сомкнуть штыки. Его появление на бульваре дю Тампль, в Сент-Антуанском предместье, навело панику на владельцев тамошних многочисленных театров[638], которые уже подумывают об отмене вечерних спектаклей, запланированных на 17:00 или 17:30.
Вероятно, Пайян, отправившись из Ратуши на перерыв, так и не добрался до своего дома в секции Ломбардцев. Агенты КОБ засекли его по пути, арестовали и под конвоем жандармов доставили в тюрьму Ла Форс, расположенную в секции Неделимости в квартале Марэ, к востоку от Ратуши. Повозку с арестованным как раз разгружали у ворот тюрьмы, когда на нее случайно наткнулся Анрио со своей свитой. Приставив пистолет к горлу начальника жандармов, сопровождавших Пайяна, он приказал им освободить его:
– Если ты его не отпустишь, я тебе мозги вышибу![639]
Угроза возымела действие. Освободив Пайяна, Анрио арестовал сопровождавшего его жандарма. Восстановив душевное равновесие в ближайшей
