Вечный Китай. Полная история великой цивилизации - Адриано Мадаро

Прочитав в книге англичанина Питера Флеминга, что итальянский посол Сальваго Рагги «был единственным человеком в посольстве, который все еще одевался к обеду», и это было единственное упоминание, щедро отведенное нашему дипломатическому представителю, я решил отыскать документы, наверняка хранящиеся в каком-нибудь архиве или на забытом чердаке. Эта слегка насмешливая заметка натолкнула меня на мысль, что человек, «продолжавший одеваться к обеду», наверняка был не только сторонником традиций, но и настоящим джентльменом. А значит, найденные мною документы, а возможно, и мемуары, позволят мне переписать важную страницу истории Пекина.

В дипломатическом саквояже я обнаружил подтверждения того, что все сложилось несколько иначе, а таинственная нить, приведшая меня к принцу Кунгу, была сплетена скорее волей судьбы, нежели случая. Знаменательный день «видения» навсегда остался в моей душе, высеченный золотым светом осенней листвы. Той ночью внезапно налетел сильный ветер из Монголии, завывая, словно демон, и яростно давя на оконные стекла моей комнаты. Он все больше напоминал жуткие причитания хора бесконечно страдающих призраков. Я не мог уснуть и, думая о них, вслушивался в этот ветер, слыша в нем их скорбные стенания.

Пекин всегда представлялся мне чем-то вроде огромного стола для духов, где в ветреные ночи собираются призраки многих поколений, с ужасом взирая на перевернувшийся с ног на голову мир. Возможно, среди них был и принц Кун.

На следующее утро наступила зима. На фоне хмурого неба деревья стояли голые, листья устилали землю, и дворники сгребали их в огромные желтые кучи. Так бывает в Пекине: зима приходит после ветреной ночи, срывающей всю листву с акаций, в одночасье перечеркивая еще нежный летний пейзаж предыдущего дня.

В начале нового века глубокая трансформация города достигла невиданных высот, сравнимых с американскими мегаполисами.

Распространение ресторанов McDonald’s и Kentucky Fried Chicken привлекло молодежь, и я с удовольствием наблюдал, как наряду с западным фастфудом (официально не пользующимся особой популярностью) стремительно набирает популярность молоко – продукт, совершенно чуждый традиционной китайской кухне.

Испокон веков считалось, что у китайцев отсутствуют ферменты, необходимые для переваривания лактозы, но с наступлением XIX века вкусы и рацион новых поколений быстро менялись.

Сначала в посольском районе Саньлитунь, затем на набережной Хуохай и, наконец, повсюду, особенно в разросшемся районе Чаоян, до рассвета работали бары и ночные клубы с джазовыми и рок-группами, где алкоголь лился рекой. Появились роскошные иномарки, изысканные туалеты, демонстрация богатства и восточного гедонизма, более вызывающего, яркого и очевидного, чем на Западе.

Из провинций, многие из которых еще частично погружены в прошлое, где новинки появляются с опозданием на годы, в столицу хлынул поток молодых людей, привлеченных обманчивой телевизионной рекламой, рисующей Пекин сияющим огнями и щедрым на возможности. Миграция из отдаленных, все еще дремлющих и консервативных городов, столкновение с реальностью, оказавшейся не столь радужной, как обещала реклама, недоверие пекинцев к «авантюристам» либерализации породили ощутимое беспокойство, своего рода обиду на тех, кто приехал в поисках удачи и приключений, способствуя искажению древнего своеобразия «небесного города».

Атмосфера быстро менялась: с одной стороны, коренные пекинцы, привязанные к исчезающему и модернизирующемуся городу, к округлому «р» своего «образованного» диалекта, любители театра и оперы, угасающего блеска прошлого с подлинным «имперским» колоритом; с другой стороны, новоприбывшие, движимые атавистическим отвращением к древней столице-паразиту, но решившие в конце концов попытать судьбу, пробуя разные ремесла и занятия, даже самые непристойные, лишь бы выжить.

Иностранцы, слетевшиеся сюда со всех концов света, словно осы на мед, создали параллельную жизнь и держались особняком, будто в разноцветных мыльных пузырях, под защитой паспортов и бумажников, всегда набитых юанями.

Лишь несколько «безумцев»-китаеведов отважились окунуться в пекинскую жизнь, театрально перенимая ее уклад и привычки, но они были лишь белыми воронами, возможно, слегка потрепанными. Все остальные быстро отстроили свои островки родины, убежденные в собственном превосходстве. А Пекин и Китай тем временем претерпевали метаморфозу, которая, когда куколка раскроется, явит миру неудержимую силу, вызывающую трепет и страх.

Запад все еще не осознал в полной мере, насколько сильно изменился Китай, оставаясь верным лишь самому себе. Звучит парадоксально, но мой более чем 40-летний опыт позволяет сделать такой вывод: между моей первой поездкой весной 1976 года и последней зимой 2020 года пролегла непреодолимая пропасть. Изменения в некоторых аспектах радикальны, и все же «дух» Китая остается загадочным, больше связанным с его далеким, нежели недавним прошлым.

Неправильно считать Пекин очередным современным городом, попавшим под «западное» влияние. Напротив, это самый значимый «азиатский» город, зеркало того, чем Азия стремится и имеет все основания быть, – модель новой, иной цивилизации.

Те, кто считают, что современный Пекин является лишь авангардом вестернизации всей страны, глубоко ошибаются. Напротив, это авангард вестернизации всего мира. Китайская модель уникальна, не похожа ни на что, кроме самой себя, и в этом ее новая «добродетель», которую нам, западным людям, предстоит осознать. Китай с невообразимой скоростью возвращает себе то место в мире, которое он занимал до 1839 года и которое было отвоевано у него колониальной агрессией посредством войн. Место первой мировой державы. В те времена на протяжении тысячелетий Китай был ведущей экономической и культурной силой, сегодня же он становится ведущей политической и военной силой.

Когда Мао в духе идеологических пророчеств заявил, что «восточный ветер будет преобладать над западным», он, конечно, имел в виду превосходство революции (Китая) над реакцией (Западом); но поскольку Мао мог высказываться как за, так и против всего, в полном соответствии с даосской философией, приверженцем которой он, очевидно, являлся, он мог также предвидеть будущее превосходство над остальным миром, который для него представлял Запад.

Эти мысли приходят ко мне спонтанно именно потому, что я стал свидетелем тридцатилетнего периода, в течение которого произошло «возведение небес на землю и земли на небеса», вновь перефразируя человека, который, к лучшему или худшему, стал движущей силой этого разворота, пусть даже просто в силу реакции, которую он вызвал в своем народе, отчаявшемся в мрачной покорности и пагубной философии бездействия.

Человеческие потери, безусловно, были колоссальными, их масштаб трудно оценить, но теперь Китай воспрял, и его бурлящую жизненную силу уже не обуздать. В конце концов, зачем ему останавливаться? Интересно разобраться, насколько сильно этот процесс повлиял и продолжает влиять не только на мировоззрение китайцев, но и на их тысячелетнюю культуру, на самую суть народа, который на протяжении более семидесяти поколений впитывал особое восприятие жизни, развивавшееся отдельно от нашего.

Пекин служит лакмусовой бумажкой, предлагая нам верное толкование реальности, которая ускользает от нас, сбивает с толку, заставляет видеть то, чего