Вечный Китай. Полная история великой цивилизации - Адриано Мадаро

В те годы я был увлечен поисками следов древней монументальности Пекина, исследуя то, что осталось после градостроительных вмешательств 1950–1960‑х годов, когда исчезли городские стены, а вместе с ними и четырнадцать из шестнадцати ворот. Чудом уцелевшая угловая башня Дунбяньмэнь навела меня на мысль, что за лачугами, выросшими вместе с убогими многоэтажками прямо по оси восток-запад до Чунвэньмэнь, напротив моего первого отеля Hsin Chiao, можно отыскать следы старых стен. Я не хотел впутывать Лу Синя в эти поиски, опасаясь, что ему будет неловко сопровождать иностранца в столь убогие места, да еще и с «миссией», которая, мягко говоря, была спорной в глазах бездумных и безответственных градостроителей.

Так что утром я отправился в путь в одиночестве, вооружившись фотоаппаратом и твердым намерением пробиться сквозь унылый барьер маленьких домов и бараков. Я шел через дворы и дворики, за которыми с понятной настороженностью наблюдали местные жители. Каково же было мое изумление, когда я обнаружил, что древние стены по-прежнему стоят, хотя и скрытые под уродливыми постройками, которые громоздились одна за другой. Для возведения этих домов использовались кирпичи, взятые из самих стен.

Разрушения не ограничивались окрестностями угловой башни Дунбяньмэнь, а тянулись почти до самых ворот Чунвэньмэнь на протяжении двух километров. Если безжалостно снести все, что понастроено вблизи тартарских стен и валов, убрать весь этот строительный мусор, многоэтажки и дома, возведенные из кирпичей, снятых со стен, то Пекин сможет вернуть себе хотя бы остатки величественной городской стены, которая веками считалась одним из его чудес.

Я принял участие в дебатах, впоследствии наделавших много шума в газетах и даже в руководстве пекинского муниципалитета. И вскоре произошло то, что казалось невозможным: дома и гаражи снесли, извлекли более двух миллионов старинных кирпичей, спасли древние акации, а на этом месте разбили «Парк стены Мин», который уже несколько лет служит местом прогулок и воспоминаний для пожилых людей.

С того момента мой друг тоже проникся священным огнем любви к старине и присоединился ко мне в поисках старого Пекина, который, как ни странно, с каждым днем все больше возрождался из строительного хаоса прошлых лет, когда город был поглощен бессистемной и убогой застройкой революционного периода. Так у меня появилось желание организовать поиски возрождающегося прошлого в виде кропотливой работы со старинными картами для моего издательского проекта под названием «Пекин – столица Поднебесной», над которым я продолжаю работать и по сей день.

Редактор журнала Beijing This Month также выделил мне место для колонки, которую я наполнил своими историческими изысканиями и «открытиями».

Мое пекинское приключение стало еще более наполненным, когда я встретил Лунный Новый год вместе с Лу Синем и его семьей в заново открытых и отреставрированных старинных храмах. Это было драгоценное погружение в неизменное сердце Пекина с его достопримечательностями, развлечениями и кухней.

Чем больше рос новый город, тем сильнее становилась ностальгия по его прошлому, по возвращению к духу древней столицы чудес. Я не оговорился – именно к духу, а не к внешнему облику. Пекин стремительно преображался, и за сотню моих поездок в 1980–1990-е годы я своими глазами видел, как дракон сбрасывает старую шкуру. День за днем Пекин терял свое очарование скромной пригородной окраины и превращался в мегаполис XXI века. С каждым моим приездом исчезали целые кварталы, в том числе и прекрасные siheyuan (сыхэюань), и это была рана, которая однажды непременно даст о себе знать. Ведь было очевидно, что после разрушения придет прозрение, и те старые дома, что были снесены, будут отстроены заново.

В последние годы в Пекине это происходило повсеместно – не только вокруг Запретного города и в районе Барабанной башни, но и, что особенно поражало, в Цяньмэне, где целый квартал был воссоздан в облике начала XX века, вплоть до трамваев на улицах. Юндинмэнь, Ворота вечного покоя, южные ворота внешнего города, парадный въезд в Пекин с юга, были снесены в 1960-х, но в начале 2000‑х частично восстановлены на прежнем месте, и уже поговаривают о возрождении Дианьмэнь. А внутренние боковые стены, оштукатуренные пурпурно-красным и увенчанные желтой черепицей, вновь предстали взору после сноса лачуг, что лепились к ним изнутри.

Как сильна и искренна сегодня ностальгия пекинцев по этой великолепной столице, которая то и дело всплывает в сознании и частично воссоздается в некоторых из ее самых узнаваемых памятниках. Но в то же время, в годы первой «модернизации», вместе с ветхими хутунами вырубались и акации, в священных стволах которых, словно в монументах, хранилась память об империи. Но вместе с поэзией ушла и нищета, и было неизбежно, что городской проект более цивилизованной и современной жизни предполагает определенные жертвы. Пекину не хватало благоустроенных домов с водопроводом и канализацией, не хватало дорог, коммуникаций, электросеть была примитивной (паутина проводов над головой) – все нужно было упорядочить, перестроить, заставить работать.

Тридцатилетняя автаркия[153] обеспечила выживание и удвоение населения, но также стала серьезным испытанием. Провозгласив лозунг «хорошо питаться и хорошо одеваться», Мао добился своей первоочередной цели – чтобы каждый был сыт и одет, пусть даже речь шла лишь о миске риса и хлопковой тунике: самый минимум, чтобы не умереть с голоду, как бывало прежде.

Ведь в 1949 году катастрофа была всеобъемлющей, страдания – повсеместными, голод – неумолимым, а смертность – запредельной. Теперь сдерживать чрезмерный рост населения предстояло путем контроля рождаемости – мудрой политики реформаторов 1980-х годов. Пекину также следовало исходить из этого правила, чтобы гарантировать семьям несколько дополнительных пунктов благосостояния, ослабить давление аномального прироста населения и спланировать новый город, обеспечить строительство жилья, дорог, больниц, школ, столовых, расширить и улучшить сеть транспорта и коммунальных служб, создать новые рабочие места, действительно обеспечить занятость каждого, пусть даже монотонной работой с оплатой в несколько десятков юаней в день.

Наблюдая этот поистине революционный пыл, я с каждой моей новой поездкой видел, как Пекин менял свой облик, превращаясь в современную столицу, готовя к нашествию туристов роскошные отели. Этот неудержимый рывок в XXI век привел к уничтожению большей части «местного колорита», который, по сути, был представлен, в основном, непригодными для жизни лачугами, где лишь старики цеплялись за свое прошлое из понятной привязанности.

Моя душа, полюбившая эти хутуны и столетние акации, была в смятении, но разум понимал, что бедность не должна быть вечной, у нее есть предел терпимости, который необходимо преодолеть любой ценой, даже если это влечет за собой неизбежные спекуляции.

Пекин