Падение Робеспьера: 24 часа в Париже времен Великой французской революции - Колин Джонс

href="ch2-309.xhtml#id634" class="a">[309], другом и сторонником Робеспьера, земляком из его родного департамента Па-де-Кале, который он представляет в Конвенте. Дом пары на улице Аркады, буквально в двух шагах от Сент-Оноре, принадлежит Дюпле-старшему. Элизабет приходится часто бывать в доме своих родителей, поскольку с момента их свадьбы в августе 1793 года Леба, несмотря на то что в октябре он был избран в КОС, почти все время проводил вдали от Парижа, служа выездным депутатом в армейских командировках (впрочем, ему удалось вернуться домой к 16 июня, когда родился их сын). В своей последней миссии Леба служил вместе с Сен-Жюстом, который также входит в круг Дюпле. Сен-Жюст, чья крепкая политическая связь с Робеспьером очевидна, также ухаживал за сестрой Леба Генриеттой. Кроме того, в доме номер 366 уже около года проживает племянник Мориса Дюпле по имени Симон[310]. Получивший прозвище Жамб-де-Буа («Деревянная нога»), Симон потерял конечность, сражаясь с пруссаками в первом из самых славных триумфов молодой республики, битве при Вальми 20 сентября 1792 года. Эта битва, которую Гёте, лично наблюдавший за ней из расположения немецких войск, воспел как знамение «новой эры в мировой истории», отбросила союзную армию так далеко, что позволила новому Национальному конвенту утвердиться в качестве новой власти во Франции. Это была самая значительная победа французов в войне против Европы до Флёрюса. После возвращения молодого человека в Париж далекий от мирских дел Робеспьер привлек его для выполнения секретарских задач, в том числе для получения его месячной зарплаты в качестве депутата Конвента, а затем пристроил на работу в одну из канцелярий КОС, в полицейское управление, где он, кажется, нашел занятие по душе. Деревянная нога Симона демонстрирует, что семейство Дюпле принесло такую же жертву во имя отечества, как и многие другие семьи в Париже. Это еще один символ их патриотизма и верности делу санкюлотов.

Дюпле заботливо окутали Робеспьера своим семейным уютом[311], и их жизнь, откровенно говоря, производит впечатление скорее буржуазной, нежели санкюлотской, – во всяком случае, имеет мало общего с той конфликтной атмосферой, которая характерна для текущей политической ситуации в стране. Один из многих связанных с Робеспьером парадоксов заключается в том, что, хотя он придает большое значение аутентичности, искренности и прозрачности того «я», которое он представляет миру, в доме Дюпле он выглядит менее холодной и отстраненной фигурой. Более человечный, более симпатичный, он наслаждается здесь пребыванием в лоне семьи и раскрывает ту грань своей личности, которую большинство его коллег едва ли могут себе представить. Семейство Дюпле создает гармоничную домашнюю обстановку[312], которой Робеспьер был лишен в детстве. Его мать умерла, когда ему было пять лет, и вскоре после этого отец бросил своих детей, оставив его, его брата Огюстена и сестру Шарлотту на воспитание различным родственникам. В доме номер 366 на улице Сент-Оноре семья Дюпле называет Максимилиана – за добродушный нрав – Bon-Ami, «Добрый друг». Он любезно встает на защиту детей, когда мать бранит их. По вечерам он читает им всем стихи и отрывки из французских классиков – Вольтера, Руссо, Расина, Корнеля. Дюпле потакают его прихотям, поддерживают его белье в чистоте, подают ему кофе с молоком и апельсины, которые являются для Максимилиана маленькими предметами роскоши. Они заботятся о том, чтобы в доме всегда было свежее масло и молоко – несмотря на проблемы с поставками, вызванные максимумом. Они рады приветствовать в своем доме его избранных политических друзей и союзников, чтобы те имели возможность пообедать за семейным столом и разделить часы его досуга[313]. Дочери Дюпле гуляют с ним по Елисейским Полям в сопровождении его собаки Брунта, а он иногда устраивает с ними пикники в саду Марбёф к западу от города и в окрестных деревнях. Он такой милый, такой нормальный, такой обычный.

Хотя Дюпле стали для него кем-то вроде суррогатной семьи, Максимилиан остается чутким старшим братом для Огюстена[314], которому он помог избраться в Конвент от Парижа в сентябре 1792 года. Огюстену, которому сейчас 31 год, всегда было трудно выйти из тени своего брата. Стипендия Максимилиана в лицее Людовика Великого в Париже была специально увеличена, чтобы он мог содержать и Огюстена, который пошел по стопам своего брата, продолжив обучаться юриспруденции в городе, прежде чем тоже вернуться в Аррас. Там Огюстен принял активное участие в кампании Максимилиана по избранию в Генеральные штаты, а затем сам ступил на политическую стезю, выступив соучредителем филиала Якобинского клуба; в аррасской канцелярии он работал бок о бок с Филиппом Леба. Решение брата вырвать его из устоявшейся жизни в Аррасе и превратить в парижского депутата – притом что он бывал в столице всего несколько раз – подтверждает существование определенного рода зависимости, от которой Огюстену трудно избавиться. Он преданно следует политической линии Максимилиана в актуальных вопросах, но коллеги-депутаты быстро раскусили, до какой степени его таланты уступают дарованиям старшего брата. У него репутация не столько государственного деятеля, сколько крикливого, вспыльчивого человека, да еще и склонного к распутству. «Все ушло в легкие, мозгам ничего не досталось»[315] – таков не слишком любезный приговор, вынесенный ему Камилем Демуленом.

Переезд из дома номер 366 на улице Сент-Оноре, где он делил апартаменты с Максимилианом, в собственное жилье на соседней улице Сен-Флорантен, возможно, стал для него первым шагом на пути к самостоятельности. Еще более важной в этом отношении оказалась его служба в качестве выездного депутата в провинциях – роль, которую его не терпящий разъездов брат никогда не брал на себя. Окончательно вернувшись в Париж в конце июня, Огюстен установил связи с Конвентом и Якобинским клубом, чтобы улучшить свою репутацию, пусть даже без особого успеха. Он вынашивает планы военного наступления на Пьемонт[316], которые разработал, находясь на фронте вместе с Буонапарте, и которые в конечном итоге должны привести войска под Вену. Но в КОС (чьи заседания игнорирует его брат) не восприняли его планы всерьез.

Вероятно, в настоящее время мысли Огюстена заняты его отношениями с сестрой, в которых началась черная полоса. Шарлотта Робеспьер на три года моложе Максимилиана и на год старше Огюстена. Уже будучи взрослой женщиной, она сохраняет привычку называть своего младшего брата прозвищем Бон-Бон («Конфетка»): это, с одной стороны, отсылка к его второму имени («Бон»), с другой – нежное воспоминание о том добром нраве, который он демонстрировал будучи ребенком. В 1792 году брат предложил ей переехать в Париж из их родного Арраса, и она тоже поселилась в доме семьи Дюпле. Однако вскоре они с мадам Дюпле поссорились из-за того, кто лучше заботится о Максимилиане. Чувствуя, что их квартирная хозяйка имеет слишком сильное влияние на ее старшего брата, она переехала с обоими братьями в другую квартиру на соседней улице Сен-Флорантен. Мадам Дюпле не сдалась и принялась навещать Максимилиана, когда тот заболел, а затем оказала на него эмоциональное давление, чтобы он вернулся в дом ее семьи. Максимилиан был вынужден покориться ее напору, виновато промолвив: «Они так любят меня»[317].

Теперь Шарлотта поссорилась с Огюстеном. Бурная ссора началась, когда она сопровождала его в миссии на юго-востоке в конце 1793 года. Ситуация усугубилась, когда на вторую миссию он взял с собой свою нынешнюю любовницу, мадам Содрэ. Конфликт достиг апогея после его возвращения в Париж в июне 1794 года, когда Огюстен покинул квартиру на улице Сен-Флорантен, которую делил с Шарлоттой, и переехал к другому депутату, жившему недалеко от Ле-Аль. Максимилиану удалось увезти сестру в Аррас, но она быстро вернулась в Париж и поселилась у подруги. Братья отвернулись от нее. «В ней нет ни капли той крови, что течет в наших жилах»[318], – писал Огюстен своему брату несколько недель назад.

Кроме того, похоже, между бедной, непонятой Шарлоттой и ее возлюбленным Максимилианом теперь стоят две женщины. Враждебно настроенные свидетели утверждают, что материнская забота мадам Дюпле проистекает из ее желания женить Робеспьера на их старшей дочери Элеоноре, обладающей весьма суровым нравом[319]. Ходят слухи, будто