Сады земные и небесные - Лидия Николаевна Григорьева
Английский интерьерный сад сам по себе чудо. Есть просто виртуозы садового дизайна даже среди моих лондонских соседей. И вы верно заметили, как важна тут общая гармония цветового и ароматического (симфонического) звучания. Но некоторые цветы и растения (ну, просто как люди!) стремятся изо-всех сил вырваться вперед из садового хора или оркестра и исполнить свою сольную партию. Вот таким «солистам» я и потакаю, снимая их быстротекущую красоту на фотопленку. Для меня это и труд, и удовольствие, а для зрителя, вольного или невольного, надеюсь, возможность посозерцать, помедитировать, а может, и пережить бодрящий цветовой шок на черно-белом фоне московского межсезонья.
Как вы, наверное, знаете «имя розы» – не только загадочно, но и символично…
Н. Г.: В средневековой Европе выражение «под розой» означало: «В глубокой тайне». В тайне между человеком и Богом. Этот образ становится понятным, когда смотришь в загадочные лица ваших питомиц, тем более, что все, сказанное здесь нами, сказано под розой. У Вас и стихи есть о непостижимости и власти этого цветка.
Л. Г.: Да. Как правило, сначала образ рождается в слове. А потом уже и фото дает свой видимый мета-вариант, умноженный – как в зеркалах – на бесконечность.
Высокая роза
Попробую вспомнить: не в том ли году ли
высокая роза стоит на ходулях,
стараясь напрасно, натужно и слепо,
с надеждой безгласной заглядывать в небо.
Возвысясь, над нами она нависала,
как будто на шпагу себя нанизала,
и вскоре, в пустом дерзновенье высоком,
она истекла ароматом и соком.
Тяжелая роза, принцесса печали,
небесные вихри тебя увенчали,
ты в небе витала, светло и блаженно,
и море людское тебе по колено.
Пытаюсь припомнить: не в эту ли пору,
тебя возлюбив, непостижную взору,
сама посягала на дали и выси.
Откуда тогда только силы взялися…
Высокая роза – высокая мера,
мираж и виденье, фантом и химера!
Твою красоту, недоступную глазу,
отмерю семь раз, не отрезав ни разу.
Поэт и сад
Лев Портной
Как часто тонко чувствующие поэты словно из воздуха впитывают одни и те же метафизические послания, и каждый по-своему раскрывает их суть, позволяя читателю, слушателю, зрителю разглядеть и прочувствовать что-то очень сокровенное и важное, что ускользнуло бы от восприятия, если бы не великие проводники!
Потому отнюдь не простой случайностью выглядит появление в культурном пространстве в одно и то же время фильма «Иерусалим Сада Моего» Лидии Григорьевой и эссе Александра Иличевского «Книга и Сад: воображение мира. Сад как книга». Добавьте сюда проходившую в эти же дни выставку в Королевской Академии Искусств (Royal Academy of Arts) «Современный сад в живописи: от Моне до Матисса» («Painting the Modern Garden: Monet to Matisse»).
По словам Лидии Григорьевой:
Сад раскрылся, как книга,
Где цветы – письмена.
А вот Александр Иличевский разворачивает этот образ в прозе: «Сад для поэта символизирует сущность искусства. Художник возделывает свой клочок смыслов, в этом он истинный земледелец, использующий гумус текстов, выращенных до него».
Неисчерпаемая тема – сад. Мне посчастливилось одному из первых видеть фильм Лидии Григорьевой «Иерусалим Сада Моего». Фильм произвел сильное впечатление. Но в те минуты я находился в плену очарования. Мы только что пили чай, пили вино в том самом саду, любовались цветами, а бросая взгляды поверх кустов и поверх рощи, сбегавшей вниз, любовались панорамой Лондона. Мы… наслаждались? Конечно же, нет! Сад Лидии Григорьевой – это Сад воспарения! Фильм «Иерусалим Сада Моего» – тому свидетельство.
Но появилось сомнение: будет ли воспринят фильм вне камерной обстановки, за пределами источника вдохновения и героя фильма – того самого сада.
Позднее я был приятно удивлен, когда в Москве, по недоразумению опоздав на просмотр, с трудом нашел свободное место в зале. Лидия Григорьева совершила большой вояж со своим фильмом. В Санкт-Петербурге, в Казани, в Тбилиси, – везде повторялась та же картина: полные залы и сотни людей, выпавшие из времени и пространства, всецело поглощенные магией образов и голосом автора.
Впрочем, чему удивляться? С той минуты, как некогда дикая женщина украсила вход в пещеру зелеными ветками, или, если угодно, с того момента, как своевольная Ева сорвала яблоко, сад остается пределом желаний человека. Пусть не всегда осознанных. «Сад – утешительное убежище для неявных, едва прозреваемых нами незримых сущностей», – говорит Лидия Григорьева (Лидия Григорьева «Иерусалим Сада Моего»).
В искусстве сад давно стал неисчерпаемым образом; метафорой, смыслы которой неисчислимы. От садов Гесперид до «Плачущего сада» Пастернака, от сада желаний Омара Хайяма до великих, прозрачных садов Иосифа Бродского. От золотых яблок, похищенных у богов, до белых яблок, принесенных в дар богам. Постигает эти смыслы и Лидия Григорьева:
Отставив стул, он вышел в сад
заснеженный, заледенелый,
еще на клавишах лежат
его догадки и пробелы.
Зачем господствуют над жизнью
задуманные кем-то звуки:
непостигаемые числа
невычислительной науки.
(Лидия Григорьева «В холодной комнате пустой…»)
Сад – это место первоначального обитания и последнего приюта человека. Первым был Эдем, последнюю обитель человек творит сам.
Николай Бердяев в грехопадении видел величие человека.
Наделенный свободой воли, человек дерзнул покинуть Эдем.
Столь же величествен человек, дерзающий возделать Эдем на земле. Сад – это либо еще один акт грехопадения, либо попытка искупления. Выбор за садовником. Он волен бросить новый вызов Творцу и создать сад наслаждений, где в праздности и излишествах обрастет шерстью и будет скакать на козлиных ногах.
Но также человек волен создать сад воспарения, сад благодати, сделав шаг в постижении замысла Творца, подчинив свое творчество божественной воле. Такой сад плывет над миром вне времени, вне пространства. Именно таков сад Лидии Григорьевой – в стихах, в фотографиях, в фильме, в новом, созданном Лидией Григорьевой жанре фотопоэзии. И возле ее дома в Лондоне.
Об этом говорил Якоб Беме: «Это есть тот сад, в котором обитают и прогуливаются ангелы
