Прагматика и поэтика. Поэтический дискурс в новых медиа - Екатерина Захаркив

из обратных косых и нулей (истлевшее
[хорошо]
уцелевает) ([быстро]
успеваешь больше чем медленно) {более [(взрыв
носится}/{носится/ дольше}])]}/быстрее [коренным
образом] что-то
понемаешь или сделать/ {[всё,] убегаю}/{[
увижу их перед смертью. они опять для меня погаснут
припасённые места
и это всегда}/{] (Н. Скандиака).
Скобки традиционно выполняют функцию имплицификации – то есть выражения интенции подразумевания, что формирует определенную перспективу дискурсивного полотна. Некоторые элементы оказываются дистанцированы благодаря приобретенному посредством помещения в скобки свойству вторичности, так как в конвенциональном употреблении в скобках находится поясняющая, периферическая информация. Скобки могут оформлять также внутренние ремарки и автокоммуникативные сообщения. В сочетании с вопросительными знаками (??из любого глубоко(го) сада ??) они указывают на неоднозначность плана выражения, апеллирующего, в свою очередь, к сомнению субъекта речи, представленному гиперболически – в удвоенном и окружающем варианте. Такая экспансивность сообщения также отсылает к процедуре дополнения, что создает ощущение бесконечного расширения структуры дискурса и отображает идею о принципиальной незаконченности высказывания как такового.
Как и в случае ДюПлесси, такая стилистика реферирует к жанру черновика (что в том числе подтверждают эрративы, например понемаешь), его открытой к изменениям и вариациям структуре. В приведенном фрагменте частотны и так называемые косые линии, слеши, которые являются графическим эквивалентом союза «или», что реализует включенность текста в условия информационного электронного потока, где текстуальное движение зависит от выбора реципиента. О. Дарк характеризует поэтику Н. Скандиаки следующим образом:
каменевшая, слежавшаяся структура размывается, в нее вносится вариативность и подвижность – разными способами: вопросительный знак, варианты, само превращение текста-прототипа иногда в «другого» и всегда – в своеобразную ритмическую «рыбу», которая еще должна быть заполнена, а пока только слова-заменители, будто бы случайные [Дарк 2007].
Рассмотрим детальнее еще один графический знак – кавычки, при помощи которых выражается потенциальность семантической и функциональной реконфигурации высказывания и транслируемой действительности:
The indigo, dissolving, pools іn time.
The planetary conjunction іn some «now» now gone. The paint upon glass,
pressed once into one paper by one hand (R. DuPlessis).
В приведенном фрагменте дейктические единицы (времени now и лица me) дополнительно выделены кавычками. Как мы уже говорили, кавычки реализуют подчеркнутое отстранение от объекта, лишая его конкретики. В этих примерах неопределенность объектов указания в первую очередь маркирована единицей some, что в сочетании с кавычками полностью нивелирует дейктическую функцию единиц now и me. Так транслируется идея о невыразимости конкретных условий и реалий, имеющих отношение к настоящему моменту, которое всегда «уже прошедшее» (now gone). Укажем и на тавтологическое употребление слова now, нацеленное на выражение присутствующей возможности семантического и функционального изменения в одном и том же слове в разных позициях, графическом оформлении и синтаксических ролях. Именно таким образом, посредством тавтологии, предпринимается попытка предъявить текущее мгновение в языке, допуская в повторенном слове момент (неповторимый) для его каждый раз другого произнесения:
Of streams my eyes my hums their streaking lines they
were all others, live and dead others they brought
with them dashed into me – some «me»,
that is, or no me (R. DuPlessis).
Посредством единицы some в сочетании с персональным местоимением «me» в кавычках отображается исчезновение производящего высказывание субъекта и воспринимающего его актанта. В формально аналогичном способе репрезентации неопределенности, который представлен в предыдущем примере, приему тавтологии подвергается персонально-дейктическая единица я. Укажем на то, что me во фрагменте употреблено трижды и один раз с отрицательной частицей no. Такое «растроение» не только порождает варианты возможностей предъявления субъектности, но и обнаруживает промежутки между ними. За счет этих промежутков, в том числе произведенных посредством негации (no me), происходит «распыление» значения я, когда субъект речи постепенно «распадается» на множество дискурсивных актантов, каждый из которых возникает в тот или иной момент высказывания, осуществляя отдельную несводимую к другим интенцию.
Отметим, что активная разработка графических средств поэтического высказывания связана с влиянием интернета как новой сферы реализации поэтического высказывания. Компьютерный интерфейс, транслирующий интенсивный информационный поток, требует дополнительных средств активизации читательского внимания. Кроме того, авторская графика подчеркивает такие свойства поэтического дискурса, как вариативность и незаконченность, и привлекает читателя к интеракции, позволяющей ему самому конструировать сообщение. Мы проанализировали различные прагмасемантические модификации, как реализуемые за счет особой авторской графики, так и обусловленные спецификой современного поэтического дискурса в целом.
Сопоставление и выявление трансферных языковых и концептуальных зон в выбранных поэтических практиках позволяет сделать вывод о выстраивании новых координат коммуникативной ситуации как новой оптики, формируемой в русской и американской поэзии, направленной на различные формы языкового и дискурсивного эксперимента. Под дискурсивным экспериментом при этом понимается поиск новой дискурсивной формации поэзии, ориентированной на сдвиг по линии интериоризации – экстериоризации в зону контакта с внешним контекстом, к актуализации поэтического высказывания с точки зрения референциальной перспективы и к интердискурсивному диалогу с обыденной речью. Анализ общих тенденций позволил выявить сходства и дифференциальные черты, обусловленные временным срезом, типологическими особенностями языка и индивидуальной спецификой. Поэтическая оптика Г. Айги и М. Палмера строится на сдвиге по линии референции, балансируя на границе внутренней речи, обыденного и поэтического языка. Субъективация в их текстах схожа с процедурой «спонтанно протекающего процесса внутренней речи», который «моделирует структуру и динамику внутреннего мира человека в его взаимодействии с миром внешним» [Ковтунова 1986: 3]. Знаками-индексами этого референциального сдвига оказываются прагматические маркеры, которые выражают степень детерминативности, когда повышение определенности высказывания маркирует пограничную зону внутреннего-внешнего интерфейса. В текстах А. Драгомощенко и Б. Уоттена основным механизмом становится транскодирование, сопровождающееся разнообразными дейктическими сдвигами, которые индексируют сложные отношения субъекта высказывания с действительностью и языком. Транскодирование фиксирует процессуальность перехода внутренней речи и обыденного языка – в язык поэтический (у Драгомощенко) и маркирует процедуры медиасубъективации в условиях нового формата техно-авто-коммуникации. Повышение частотности и расширение сферы функционирования «графического дейксиса» у Р. ДюПлесси и Н. Скандиаки связано с влиянием интернета и сигнализирует об актуализации поэтического высказывания в условиях новой коммуникативной ситуации. Потребность в поиске новых способов фиксации поэтического субъекта сопровождается необходимостью активизации читательского внимания в условиях интенсивного информационного потока.
Раздел третий
Дискурсивные маркеры в новейшей русской и американской поэзии
Глава 1
Основные подходы к изучению дискурсивных маркеров
Обладая интерактивной и метатекстовой функциями, дискурсивные маркеры, или дискурсивные слова[74], частотно употребляются, с одной стороны, в разговорной речи, а





