Тюрьма и другие радости жизни. Очерки и стихи - Алексей Валентинович Улюкаев
Татарские? Тверские? На торжи́ще
У вас, как водится, товар, у нас — купец.
Я расплачусь с лихвою, я не нищий,
Я ширин-вырин, сокол-молодец!
Мне восемь лет разменною монетой!
Плачу за месяц — месяц карантина,
За звезды — звезды верная примета! —
Плачу июньским днем как самым длинным,
За Млечный Путь плачу больничной ночью,
Ночное серебро ссыпая в чашку.
И эта горестная чаша, Авва, Отче,
Не разминется со статьею тяжкой!
«У русской речи два истока…»
У русской речи два истока:
Литература и жаргон.
Пока одни мотали сроки,
Другие прах трясли с знамен.
Одним — кокарды, аксельбанты,
Другим — матросской робы тон,
Но те и эти были франты,
Смешался mauvais ton с bonton.
И догадаешься не сразу,
Сумев, распутывая нить,
Боль севастопольских рассказов
С колымскими соединить.
«Чернеет зек, как камень в Мекке…»
Чернеет зек, как камень в Мекке:
Взывать к суду — напрасный труд.
И судьи гонят человека
Во глубину сибирских руд.
У них слова — темней латыни,
Над ним — жестокосердный бог.
А он, несчастный, он отныне
Мотает непомерный срок.
«У Архипелага свои легенды…»
У Архипелага свои легенды,
Герои, титаны и небожители,
Огонь, вода и трубы медные,
И рассказы о них удивительные:
О «малявах», «дорогах», «смотрящих» и «положенцах» —
Как в фильме категории «С» точь-в-точь.
И я, гнилая интеллигенция,
Слушаю все это тысячу и одну ночь.
А впереди ещё два раза по столько
(Сроки здесь — не снились Гарун-аль-Рашиду).
И я их использую с очевидным толком:
Вот запишу все легенды — и выйду!
«Прогресс стучится в дверь тюрьмы…»
Прогресс стучится в дверь тюрьмы.
Ему откроют, хоть не сразу:
С желаньем зека откормить
В тюрьме открылся стол заказов!
Пути к сердцам зека́ верны:
Пельмени, голубцы и зразы,
Котлеты, призрак шаурмы —
Наесться можно до отказа!
Да, ФСИН теперь не лыком шит!
Он утоляет аппетит
Не только пшенкой и перловкой,
Он сечку больше не сечет,
Калориям усердный счет
Ведя заботливо и ловко.
«Вольготно жить тому на свете…»
Вольготно жить тому на свете,
Кому достался положняк.
И рады мы как будто дети,
Без повода, за просто так.
Как будто кончатся все сроки,
А молодость всё ж не пройдет,
Как будто из страны далекой
Услышишь ангела полет.
Положняковым смыслом жизни
Осветит долгожданный луч.
И будешь жив до самой тризны,
Раз, как положено, живуч.
«И я, и гражданин начальник…»
И я, и гражданин начальник
Мы оба смертники. Судом
Ли Вечным, злом отчаяния
Без упованья на УДО
Заключены в колючку скобок,
В решетку черточки меж дат.
Мы оба смертники, мы оба
В штрафной зачислены отряд.
Наш грех велик, а разум жалок:
Друг друга мы не узнаём
В созданиях больных, в сих малых,
Какими стали мы вдвоем.
«И тюрьма, и больница — из первых…»
И тюрьма, и больница — из первых
По критерию кучности тел,
Закаляют и волю, и нервы —
Это, в общем, не худший удел.
А тем паче — в тюремной больнице:
Два угодья сливаются в ней,
Где глаза провалились в глазницы,
Где затерянный мир наших дней.
«Наступает время стрижки…»
Наступает время стрижки.
Кто не стрижен, тому крышка:
Это все-таки тюрьма!
А в казенные пенаты
Ты не сунешься патлатым,
Не поймет тебя страна!
Миллиметров пять насадка,
Стригут чисто, бреют гладко:
Стрижка за версту видна!
Каб не микроорганизмы,
Приближающие к тризне,
Лучше кущей коммунизма
Показалась бы тюрьма.
«Этапом на бывший Калинин…»
Этапом на бывший Калинин
(Они тут от трех до пяти,
Как правило). Ждет неповинных
Этап небольшого пути.
Осмотрят — всё вроде на месте:
И пятки, живот, и язык,
Ведут в автозак — честь по чести
Подправил здоровье мужик!
Мотай старый срок с новой силой,
Уверенней пайку грызи,
Жируй — ведь этап на могилу
Пока ещё не на мази.
«Ну что ты знал, к чему себя готовил?..»
Ну что ты знал, к чему себя готовил?
С великими равнялся до тех пор,
Пока не услыхал: виновен,
Пока не объявили приговор.
Меняя под итог картину мира,
На минус — плюс и рай — на ад,
И там и тут пытался быть кумиром,
Покуда не услышал: виноват!
Сам знаешь: снисхожденья не достоин,
Обжалованию не подлежат
Услышавшие приговор: виновен,
Когда уже давно за шестьдесят.
«В телевизор пялятся тридцать человек…»
В телевизор пялятся тридцать человек,
На всех у них срока — четыреста лет,
Обратным счетом — семнадцатый век,
Смутное время, тусклый свет.
Им предстоит еще пройти по всем векам,
Наматывая срок на Гринвич и экватор.
История им, бедствующим, потакает,
Хотя кино —
