Последний шторм войны - Александр Александрович Тамоников
— Вы думаете, что Альма все же бывает здесь или даже живет? — спросил Викулов. — Или ночует?
— Дверь на замке. Если есть ключ, то не вижу проблем…
Сосновский снова подошел к двери и стал осматривать ее очень внимательно. Викулов присоединился к нему, потом стал рассматривать окна, пытался даже что-то увидеть внутри дома. И тут оперативник заметил, что дверная коробка в верхней части треснула и просела вместе с дверной перемычкой. Снаружи это было сложно сразу увидеть, но все же он обратил внимание. Нет, эту дверь не открывали после той бомбежки. Даже если кто-то и приходил с ключом. Не открыть ее, дверное полотно зажато дверной коробкой, которую придавило еще и перемычкой.
— Как вы разглядели? — старший лейтенант приподнялся на цыпочки и посмотрел в щель. — Точно. А я в прошлый раз и не заметил. Ну теперь яснее ясного, что здесь мы ее не найдем. Что делать будем, товарищ майор? Других адресов мы не знаем, и узнать не у кого.
— Слушай, разведчик, — Сосновский оглянулся на улице и указал на соседние дома, — ты мне говорил, что тут никого уже нет, никто не живет.
— Ну так и есть. Два раза мы приезжали и ни одной живой души не видели. Вот как сейчас.
— Если дома брошены, Альма Хофер может ночевать в любом из этих домов. Разве нет?
— Можно организовать ночное наблюдение, — пожал плечами старший лейтенант.
— Можно, — согласился Сосновский. — Но пока мы с тобой здесь, давай-ка пройдемся по нескольким домам, которые кажутся явно необитаемыми.
— Тогда пойдемте по всем, — усмехнулся старший лейтенант. — Они тут все такими выглядят. Ну, вы направо, а я налево?
— Давай, только ты оружие под рукой держи, а то иногда в таких местах встречаются не только бездомные кошки и собаки, но и беглые гитлеровцы, которые затаились и выжидают.
Первый дом, в который вошел Сосновский, был пуст. Дверь разбита в щепки, один оконный проем развалился. Наверное, эти разрушения произошли во время боев, а потом хозяин собрал вещи и перебрался куда-то в другое место. Следующий дом был цел. И двери, и окна, и крыша. Только разбит угол одного окна осколком или пулей. Но, судя по пыли и грязи на ступенях, в дом через дверь никто не входил очень давно. А вот третий дом представлял собой жуткое зрелище. Целый снаружи, внутри он выглядел ужасно. Тут произошла какая-то схватка, судя по разбитой и перевернутой мебели и следам крови на полу и стенах. В двух местах на стенах виднелись даже пулевые отверстия. «Наверное, искать Альму Хофер без толку», — подумал Сосновский и тут же услышал голос Викулова:
— Товарищ майор! Идите сюда!
Сосновский схватился за кобуру и вышел за низкую ограду на тротуар. Викулов стоял неподалеку от дома Альмы Хофер. Он держал за локоть старика. Рядом красовалась двухколесная тележка с каким-то скарбом. Старик, одетый в большую шерстяную куртку не по размеру, испуганно пятился от советского офицера, но не выпускал из рук тележки. Видимо, содержимое было для него очень ценным. И когда Сосновский подошел, то старик совсем втянул голову в плечи, а его руки в шерстяных перчатках с отрезанными пальцами мелко дрожали.
— Вот, ходит по домам и еду ищет. Вы по-немецки говорите? Допросить бы его не мешало, а я знаю пять фраз, да и то с запинкой.
— Как вас зовут? — спросил строгим голосом по-немецки Сосновский и увидел, с каким уважением на него посмотрел старший лейтенант.
— Я Густав Ройтер, — торопливо заговорил старик, то и дело покашливая и моргая слезящимися глазами. — Я не солдат, господин офицер, я не воюю, я старый человек, я бухгалтер.
— Бухгалтер, понятно, — кивнул Сосновский, рассматривая старика и содержимое тачки. — Где вы живете, Ройтер?
— На кладбище, — развел руками старик.
— Не рановато ли? — усмехнулся Сосновский.
— Что вы, господин офицер, — немец смущенно прижал руки к груди, — вы не так меня поняли. Я когда-то был бухгалтером. А вот уже несколько лет я служу при кладбище сторожем, подметаю дорожки. Ухаживаю за могилами, когда меня просят родственники усопшего. Я мирный человек, господин офицер, я никому никогда не делал ничего плохого. Я помогаю людям как могу, насколько в моих силах, господин офицер. Даже сейчас я ухаживаю за женщиной, которая совсем отчаялась и не хочет жить. У нее ничего не осталось, но я кормлю ее, говорю с ней, пытаюсь вдохнуть в нее жизнь.
— Кормите? Чем? — Сосновский протянул руку, откинул в сторону грязную мешковину в тачке и увидел две банки консервированных овощей, грязную помятую банку рыбных консервов, упаковку с крупой.
— Я не ворую, господин офицер, — испугался старик и чуть ли не упал русскому в ноги, но Сосновский вовремя схватил его за плечи и заставил подняться. — Поверьте, люди бросили дома, а эта женщина, ее зовут Альма, она здесь жила, ее дом разрушен. Она мне сказала, что здесь никто не живет, что люди убежали во время бомбежек и тут можно найти немного еды.
— Что? — Сосновский схватил немца за плечо, и старик снова испугался. — Что вы сказали? Как зовут женщину? Альма?
— Да, я так сказал, господин офицер, — упавшим голосом отозвался немец, ожидая, что его болтливость принесет ему еще больше беды. — Альма. Так она назвала свое имя. Поверьте, она никому не причиняет вреда. Она просто женщина, потерявшая своих родных. А на этом кладбище похоронена ее единственная дочь. Это все, что осталось у Альмы.
Помогая старику катить его тачку, Сосновский через полчаса добрался до кладбища. За это время он попытался расспросить немца об этой Альме, вообще о том, как живет город. Но старый Густав Ройтер только пожимал плечами и отнекивался, ссылаясь на то, что давно уже ни с кем не разговаривал, что нигде не бывает. Он просто тихо и мирно выполняет свои обязанности, хотя уже никого из администрации кладбища нет, никто не платит ему зарплату. Да и местный священник уже давно не приезжал в кладбищенскую часовенку отпевать покойников.
Небольшая сторожка размещалась сразу за оградой кладбища, чуть в стороне от главной дорожки. Над крышей домика нависали лапы старой ели, как будто пытались прикрыть его от ветров и непогоды. Когда следом за стариком внутрь вошли Сосновский и Викулов, то они увидели пустоту. Нет, конечно, не в прямом смысле этого слова. В комнате
