Последний шторм войны - Александр Александрович Тамоников
Еще одна дверь вела в другую комнату. Сосновский направился к ней, но старик хотел помешать ему, остановить, однако вовремя опомнился и отошел в сторону. Здесь, в полумраке из-за завешенного куском брезента окна, оперативник увидел кровать с железными шарами на спинке и старый матрац на полу у противоположной стены. Больше в комнате не было никакой мебели и даже вещей. На кровати, свернувшись калачиком, лежала женщина. Ноги ее накрыты большим платком, волосы, насколько мог разглядеть Михаил, растрепаны так, что не различить черт лица.
— Альма, прошу вас, Альма, — зашептал старик, все же войдя следом в спальню и склонившись над кроватью. — Альма, вставайте, эти русские офицеры ищут вас.
Женщина зашевелилась, подняла голову, а затем испуганно вжалась в стену, пытаясь сесть на кровати и загородиться, как щитом, старым рваным платком. Сосновский подошел к окну и сорвал край брезента с гвоздя, чтобы в помещение попало немного света с улицы. Теперь он разглядел лицо женщины. Несмотря на растрепанные волосы, черные круги под глазами и впалые щеки, было видно, что женщина еще молодая, ей не более тридцати лет. И была, наверное, красивая. Сейчас она смотрела на советских офицеров не столько со страхом, сколько с горечью. Как будто ждала, что сейчас рухнут последние остатки надежды. Надежды на что? Ведь выглядит Альма как окончательно опустившаяся и отчаявшаяся женщина, которой нечего ждать от судьбы. Нет, все-таки в ней есть еще трепетные искры надежды, ей есть что терять, чего бояться.
— Простите, что мы потревожили вас, — сказал Сосновский. — Ответьте, вы Альма Хофер?
— Да, я Альма Хофер, — чуть хриплым слабым голосом ответила женщина. — Зачем вы меня ищете, зачем я вам?
— Товарищ майор, — тихо шепнул сзади Викулов. — Там в машине небольшой НЗ лежит. Я бросил на всякий случай — вдруг где заночевать придется или долго ездить. Хотите, я заварю чай или лучше кофе и приготовлю бутерброды с тушенкой? Может, потеплеет на душе у немцев?
— Ты гений, Саша, — кивнул Сосновский и, усевшись на принесенный Ройтером стул, обратился к женщине: — Фрау Хофер, мы действительно искали вас, но не потому, что хотим причинить вам какой-то вред. Просто ваш муж находится у нас в плену…
Михаил не успел договорить, как женщина будто зажглась неким внутренним светом и всем телом подалась вперед. Костяшки ее пальцев побелели, с такой силой она сжала край платка.
— Он жив? — выпалила Альма.
— Жив, — кивнул Сосновский. — Можете успокоиться, фрау Альма. Ваш муж Бертольд Хофер жив и здоров. А я просто случайно оказался в вашем городе и вот вспомнил, что вы, его жена, живете здесь, здесь вы работали в военном госпитале, здесь ваш дом.
— Это не военное преступление! — снова испуганно выпалила женщина. — Помогать раненным — это долг, а не преступление. По всем законам любой войны!
— Не будем говорить с вами о законах войны, фрау Альма, — поднял руку Сосновский. — Мы не воюем с пленными и гражданским населением. Наш враг — не Германия, не немцы, а нацисты, которые захватили власть в вашей стране, нацисты, которые ввергли Европу в адское пламя войны.
— Кто вы? — уже спокойнее, но все же настороженно спросила женщина. — Вы русский?
— Да, я русский, — ответил Сосновский. — Просто я хорошо владею немецким языком. Я прошу вас, поднимайтесь. Мы выпьем с вами кофе. У нас есть с собой немного продуктов, и я считаю, что вам нужно поесть. Когда вы ели в последний раз?
— Я? — Альма странно посмотрела на русского, потом обвела взглядом комнату, как бы удивляясь, как она здесь оказалась. — Не знаю, наверное, давно. Старик-сторож кормит меня, когда находит еду. Но это бывает не всегда. Вы заберете меня в концлагерь?
— Ну что вы, — улыбнулся Сосновский. — Вы же не враг, вы не сражались против нас с оружием в руках. Вы просто женщина, вы врач. И ваша помощь может понадобиться людям в этом городе. Если вам негде жить, то мы можем отвезти вас в такое место, где временно живут люди, потерявшие жилье. Там тепло, там кормят, и там есть медицинское обслуживание.
— Это тюрьма? — снова спросила Альма.
— Нет, это место, в которое может прийти каждый нуждающийся и остаться там. И каждый может свободно покинуть это место, если он больше не нуждается в помощи. Вы сами решите, как вам поступить.
Женщина с жадностью схватила кружку и, обжигаясь, стала пить крепкий сладкий кофе. Наверное, она давно не пила такого. Викулов нарезал хлеб и ложкой накладывал на каждый ломоть тушенку из открытой банки. Старик съел один такой бутерброд, а потом еле заметно стал пододвигать тарелку к женщине. Альма ела не жадно, спокойно, но все равно чувствовалось, что она глотает пищу, почти не жуя, как изголодавшийся человек. Сторож стал объяснять, что он экономил найденные продукты, боялся, что в один день все закончится и он просто не найдет ничего, и тогда они с Альмой умрут от голода. Викулов понял основной смысл сказанного по-немецки и так же по-немецки буркнул: «Dummkopf»[5].
Немного поев, женщина снова с благодарностью приняла кружку горячего кофе. Теперь она уже пила небольшими глотками. Понемногу Альму удалось разговорить, и она стала рассказывать о себе. Сначала она, как и многие немцы, восприняла приход к власти национал-социалистов во главе с Гитлером с восторгом. Дочь долго не могла понять скепсиса своего отца — адмирала Георга Лоренца, когда он подал в отставку в 1938 году. Альма с мужем тогда уже жили в Данциге. Но потом многое изменилось, и мир погряз в кровавой бойне. Альма как женщина вдруг стала ужасаться происходящему в Европе. Не о таком господстве немецкого духа она мечтала вместе с другими немцами. А потом заболела и умерла их дочь, которая теперь покоилась на этом кладбище. Могилка дочери в последние дни была единственным, что связывало Альму с внешним миром, с жизнью, с памятью. С мужем в последние три года они виделись все реже, он часто уезжал в командировки. А потом Бертольд пропал без вести, и у Альмы не было о нем вестей. А потом страшные дни бомбежек, бои за город, работа в госпитале под обстрелами и
