Ледяной Скипетр - Алексей Велесов
Елена протягивает руку, и все четверо берут её руку.
Данила, Айгуль, Буран, домовой — четверо, которые верят в третий путь, четверо, которые готовы умереть ради него, четверо, которые стали её семьёй в этом странном, холодном, ужасном, чудесном пути.
И когда их руки соединяются, перстень светит так ярко, что стены камеры начинают светиться в ответ.
Память проходит перед ними воспоминаниями:
Архангельск, избушка, бабушка, которая плела ленту, которая говорила о трёх путях. Бабушка, которая знала, что будет, но которая верила, что её внучка сможет выбрать правильно.
Река Северная Двина, которая молчала в последний день, потому что она знала, что начало что-то новое, что-то, что изменит всё.
Леший на станции, который требовал память, потому что память — это цена за то, чтобы пройти сквозь лес, сквозь боль.
Волга, которая открылась, водяной, который дал путь в обмен на голос, на молчание, на понимание того, что иногда молчание громче, чем крик.
И Москва, которая появилась на горизонте не как спасение, а как испытание, как возможность выбрать между тремя путями.
И теперь — этот момент. Момент, когда выбор окончателен. Момент, когда нет больше времени на размышления, когда нужно действовать.
Они выходят из камеры.
Коридоры Кремля, которые живут, которые дышат, которые знают, что происходит что-то важное, что-то, что изменит всё, что они видели столетия.
Но не все в Кремле готовы к переменам.
На их пути встречаются стражи — морозники в полном доспехе, люди, которые служили Ксении годы, которые верили в холод, которые верили в порядок.
Первая группа стражей, пять человек, появляется из-за угла.
Их лидер, старик с ледяными глазами, поднимает меч.
— Остановитесь, — кричит он, и его голос звучит как треск льда. — Вы идёте к подземелью. Это запретная зона. Приказ королевы.
Данила шагает вперёд.
Его меч уже в руке, меч из кристаллизованного льда, меч, который светит третьим светом.
— Старый приказ королевы, — говорит Данила, и в его голосе есть авторитет, есть то, что остаётся в человеке, который много лет служил, который знает военный порядок, который понимает честь. — Но есть новый приказ. Приказ, который идёт не от королевы. Приказ, который идёт от самой земли.
Данила показывает на перстень Елены.
Перстень светит так ярко, что стражи вынуждены прикрыть глаза.
— Третий путь начинается, — говорит Данила. — Выбирайте: вы с нами, или вы против нас?
Старый страж долго смотрит на Елену.
И в его взгляде происходит что-то важное. Происходит момент, когда человек, прожившей жизнь в холоде, видит возможность тепла, видит возможность выбора, видит возможность жизни.
Старый страж опускает меч.
— Я служу Кремлю, — говорит он. — Не Ксении. Не холоду. Но самому Кремлю. И если Кремль хочет баланса… тогда я с вами.
Старый страж отходит в сторону. За ним отходят его люди.
Но не все. Один молодой боец, мальчик, которому не может быть больше двадцати, остаётся.
— Я не буду отступать, — кричит он, и в его голосе юность, неопытность, верность, которая не созрела до понимания. — Я служу королеве! Я служу Ксении!
Айгуль делает шаг вперёд.
Она не нападает. Она просто подходит ближе и смотрит мальчику в глаза.
— Ты служишь, потому что не знаешь, как выбирать, — говорит она, и в её голосе нет гнева, только печаль, печаль по молодости, по неопытности. — Ты служишь королеве, потому что этого требует порядок. Но скоро уже не будет такого порядка. Скоро каждый должен будет выбирать сам.
Айгуль протягивает руку мальчику.
Мальчик смотрит на её руку. Её руку кочевницы. Её руку врага.
И вдруг он плачет. Плачет, потому что понимает, что его жизнь, его выбор, его будущее — всё это будет другим, всё это будет сложнее, чем просто служить.
Мальчик опускает меч и встаёт в сторону.
Они проходят мимо него.
Когда они проходят главный коридор, перед ними появляется фигура.
Это не видение. Это не голос с балкона. Это Ксения, королева, стоящая посередине коридора, встречающая их, как если бы она их ждала.
Её лицо по-прежнему прекрасно, но оно изменилось. На нём есть жизнь, есть боль, есть то, что приходит, когда человек понимает, что ошибался годы, десятилетия, всю жизнь.
Её платье королевы течёт вокруг неё, как вода, как лёд, как призрак.
Ксения поднимает руки.
На её руках нет оружия. На них нет доспеха. На них только холод — холод, который течёт, который живой, который дышит с дыханием королевы.
— Я знаю, почему вы здесь, — говорит Ксения, и её голос звучит не как приказ, а как исповедь. — Я знаю, что вы собираетесь сделать. Я знаю, что вы идёте к Скипетру, чтобы его освободить.
Ксения делает шаг вперёд к Елене.
— Я хотела стать живым троном, — продолжает она. — Я хотела слиться со Скипетром, чтобы никогда больше не потерять контроль, чтобы никогда больше не ощутить боль неправильного выбора. Я хотела вечности.
Ксения останавливается перед Еленой.
— Но потом я поняла, что вечность — это не жизнь. Вечность — это смерть, растянутая на столетия.
Ксения берёт руку Елены.
— Иди, Елена Ветрова. Иди и освободи Морену. Иди и разбей цепи. Даже если это будет означать конец всего, что я создала, конец всего, что я хранила, конец всего, что я боялась потерять.
Ксения смотрит на четверых, которые стоят перед ней.
— Я готова отдать трон. Я готова отдать власть. Я готова отдать холод.
Ксения отступает в сторону.
— Но только если вы обещаете мне одно: обещаете, что новый порядок, баланс, который вы хотите создать, будет лучше, чем холод, который я создавала.
Елена смотрит на королеву.
— Я не могу обещать, что будет лучше, — говорит она честно. — Я не знаю. Баланс может быть более трудным, более больным, более требовательным, чем холод. Но я обещаю, что это будет правда.
Ксения кивает.
— Правда, — повторяет она. — Это достаточно.
Ксения указывает на лестницу, которая ведёт вниз, в подземелье, в самые глубины Кремля.
— Идите. Морена ждёт. Земля ждёт. Россия ждёт.
Когда Елена и её товарищи спускаются в подземелье, из стен выходит голос.
Голос, который слышит вся четвёрка, голос, который звучит не в ушах, а в сердце, в костях, в магии, в самой сути их существа.
Это голос Морены.
— Ты пришла освободить меня, дочь Ветра, — говорит она, и её голос звучит как гром, как молния, как звук, который был до сотворения
