Секретный ингредиент Маргариты - Лия Джей
Так и на меня никто бы не обратил внимания, если бы я ходила всю жизнь с двумя косичками в серой школьной юбке и проводила бы перемены, сгорбившись над томиком Пушкина. Ни Антон, ни Пашка. Зато я была бы хорошей дочерью и завидной будущей женой — для какого-нибудь абьюзера. Но я не была бы собой. Не была бы Маргаритой — взрывной, пьянящей, острой на язык девчонкой, берущей от жизни все.
Как жаль, что этот образ идеальной меня все еще живет у меня в голове и время от времени мне приходится задвигать его на задворки сознания, подстраиваться под людей и обстоятельства. Врать и увиливать. Я не люблю это, но не виновата в том, что продолжаю так делать снова и снова. Всю жизнь меня только этому и учили. Властный отец, бесхребетная мать, строгая бабушка — все они. Как же мне хотелось порой заорать в ответ и разбить к черту все эти холодные статуэтки. Только бы больше не слушать, что еще со мной не так.
Наверное, теперь кажется, что я росла в семье инквизиторов. Верно. Но инквизиторы — тоже люди, а значит, и они способны на хорошие поступки. Моя бабушка — не исключение. У нас были приятные моменты, когда бабуле надоедало дышать пылью в квартире и она вытаскивала меня на выставку в музей или на постановку в театр. Театр я любила больше. Там не надо было разговаривать. А еще потому что бабушка брала с собой шоколад с фисташками. Дорогущий, отец никогда мне такой не покупал. Я уплетала шоколад и тайком облизывала пальцы, пока бабушка сквозь бинокль любовалась вышивкой на костюмах актеров. В антракте я прогуливалась по коридору с видом барыни, которой принадлежит не только этот театр, но и каждый пришедший сюда человек. Кроме бабушки, разумеется. На нее я смотрела как на свою покровительницу, благодарила за «чудесный вечер», думая лишь о том, чтобы он побыстрее закончился, и получив одобрительную улыбку, облегченно выдыхала. Она не обозвала меня юлой и невоспитанной оборванкой? Ура, победа!
Бабушка надеялась, что наши походы в театр привьют мне любовь к искусству. Но они только выработали у меня условный рефлекс, как у собаки Павлова. Стоит мне опуститься в кресло, как живот издает требовательное урчание. Да, от шоколада с фисташками я бы сейчас не отказалась…
А еще мне вдруг становится не по себе. Тоже рефлекс. Кажется, будто кто-то за мной следит, сверлит оценивающим взглядом, так и норовя подловить на ошибке. Я грациозно закидываю ногу на ногу и шумно выдыхаю, пытаясь избавиться от этого чувства. Главное — уверенность в себе, тогда все будет хорошо.
— Дай руку, — бросаю на Антона требовательный взгляд.
Стархов протягивает мне ладонь, другой рукой продолжая написывать кому-то сообщения. Удивительно, но за все то время, пока мы стояли у входа в театр, а затем в очереди в гардероб, он не спросил у меня, зачем я его позвала на встречу. В сообщениях-то я ему на этот вопрос так и не ответила. Наверняка, думает, что я разочаровалась в своем «мажорчике», все переосмыслила и поняла, что он, Антон, лучшее, что со мной когда-либо случалось. Оттого и держится так спокойно, даже развязно. Сидит на самом краю кресла, растопырив ноги. Жаль, между ними не почесывает.
Я кладу его руку себе на бедро, туда, где вырез платья открывает тонкие колготки. Рядом опускаю букет. Щелк-щелк! Фото для мести готово. Бросаю быстрый взгляд на сцену и вдруг замечаю знакомую кудрявую голову, высунувшуюся из-за кулис. Воронцов окидывает зал взволнованным взглядом. Интересно, нас с Антоном он уже заметил? Продолжаю в упор смотреть на Пашу, надеясь, что он почувствует на себе мой взгляд, но тут меня отвлекает голос Стархова.
— Соскучилась по моим ласкам, Текила?
Он усмехается, проводит кончиками пальцев по моему бедру и убирает руку на подлокотник.
— А ты как думаешь?
Я разворачиваюсь к нему всем телом и тоже опираюсь на подлокотник. Краем глаза замечаю, что Воронцов все еще стоит в кулисах. Давай же, посмотри на первый ряд!
Стархов наклоняется ко мне. Между нашими губами сантиметров десять, не больше. Делаю над собой усилие, чтобы не отстраниться. Запах нероли и перца царапает горло. Хочется засмеяться, чтобы избавиться от этого неприятного ощущения, нервно и громко, но я вовремя вспоминаю, что мы в театре. Придется играть. В конце концов, «весь мир — театр».
— Надо было раньше думать, Текила.
Холодные голубые глаза щурятся, по краям разбегаются острые лучики. Антон облизывает губы и отворачивается от меня. Снова проверяет телефон, а затем переводит взгляд на сцену, причем такой вдумчивый, будто кулисы, медленно разъезжающиеся по сторонам, — все, что его сейчас волнует.
Святые шпильки! Я шокировано хлопаю ресницами, даже не пытаясь скрыть истинных эмоций. Этот козел теперь меня отшивает? Думает, я буду бегать за ним, пытаясь его вернуть? Не дождется!
Мне это незачем. Я уже получила, что хотела, — фотографию. Расположение Его Величества Антона Стархова мне к черту не сдалось.
И все же моя неудача заставляет меня задуматься. Может, все дело в талисмане? Провожу носком туфельки по щиколотке правой ноги — там должен быть браслет с сердечком. Но его нет. Наверное, валяется где-то на полу у Воронцова, если тот еще не подобрал его и не выкинул, чтобы какая-нибудь другая наивная блондинка не заподозрила, что она у него не одна. Я бы очень хотела вернуть браслет, но писать по этому поводу Пашке я не собираюсь. Это просто детская побрякушка. Все, забудь о ней, Марго!
О ней и о той ночи.
С тяжелым вздохом откидываюсь на спинку и перевожу взгляд на сцену. Белый луч софита ненадолго выхватывает из полумрака фигуру в сером, затухает, а затем вспыхивает в другом углу, где стоит парочка средних лет. Они размахивают руками, как птицы крыльями. Причем не грациозно, словно в полете, а хаотично и резко, будто чайки дерутся за корочку хлеба на морском причале. В зале эхом отдаются фразы, никак не связанные между собой, будто люди ругаются, пытаются выяснить отношения и при этом совсем не слышат друг друга.
— Где ты был весь вечер? Мы же договаривались провести его вместе!
— Да нормально он учится! Подумаешь, пропустил одну пару!
— Да что это за семья такая⁈
— Куплю я тебе ту сумку, успокойся.
— Ты меня не любишь, я
