Дочь друга - Мария Зайцева

Все же, ринг дисциплинирует на подсознательном уровне.

А так…

Безобразная драка на глазах у посетителей…

Финалочка, чтоб ее.

После этого мой бизнес только хоронить.

– Хорошо, – коротко киваю я. – Ринг так ринг.

Мы идем через зал в полном молчании, и перед нами расступаются люди. Атмосфера сгущается, становится жесткой и напряженной. Все понимают – дело не в спорте. Волк пристально смотрит на меня, явно спрашивая, может ли он вмешаться, но я отрицательно веду подбородком.

Это – мой крест. Мне его и нести.

Волк все же подходит ко мне, когда я бинтую руки.

– Лазарь, давай я… – начинает он, но я осекаю.

– Не надо. Свои разборки.

– Он же тебя порвет, – напряженно шепчет Волк. – Он в ярости, а ты… Ты ведь не будешь бить его по-настоящему.

– Именно поэтому и не лезь.

– Лазарь…

– Не. Лезь.

Я выхожу на ринг.

Матвей уже ждет меня там, скинув футболку.

Его тело, мощное, рельефное, дышит агрессией и готовностью рвать.

Он не разминается, просто стоит и смотрит на меня.

– По правилам? – уточняю я, надевая перчатки.

– Ты не знаешь этого слова, ур-род!

Это верно.

– Погнали.

Волк, исполняя роль рефери, напряженно изучает нас обоих, но ничего не говорит больше.

Бормочет что-то невнятное и дает отмашку.

Матвей набрасывается сразу. Яростно, безрассудно, без какой-либо тактики. Просто выплескивает всю свою боль, все свое разочарование в серии сокрушительных ударов.

Я только защищаюсь. Уворачиваюсь, блокирую, ухожу с линии атаки. Перчатки горят от силы его ударов. Каждый блок отдается глухой болью в предплечьях.

– Дерись, тварь! – рычит он, вкладывая в каждый удар всю мощь своих молодых, накачанных мышц. – Дерись, предатель!

Я молчу, концентрируясь на защите. Я не могу бить его. Сына моего друга. Парня, на которого я смотрел, как на младшего брата. Парня, который когда-то, лет в десять, с восторгом рассказывал мне о своем первом броске в борьбе. Как я могу поднять на него руку по-серьезному, не в спарринге? Как я могу причинить ему боль, когда и так причинил ее больше, чем достаточно?

Но и просто стоять и ловить удары я тоже не могу. Это унизительно для нас обоих.

Для него – как насмешка.

Для меня – как трусость.

Я начинаю двигаться. Не атаковать, а танцевать. Использовать ноги, уходить, делать обманные движения. Я вижу, как это злит его еще больше. Он хотел честного, грубого боя. Хотел избить меня, чтобы смыть обиду, чтобы доказать что-то самому себе. А я не давал ему этого.

– Стоишь, как столб! – ругается он. – Боишься? Боишься почувствовать, каково это?

Его удар, пробивающий блок, достигает цели – ребра с левой стороны. Боль, острая и жгучая, выбивает дыхание. Я отступаю к канатам, едва удерживаясь на ногах. В глазах темнеет.

– Вот так! – теперь Матвей доволен. – Еще!

Он снова кидается в атаку. Я вижу его замах. Чистый, красивый, мощный удар правой. Я мог бы уклониться. Мог бы контратаковать. Но я не делаю ни того, ни другого.

Время замедляется. Я вижу, как его кулак летит ко мне в челюсть. Вижу остервенелое выражение его лица. И понимаю, что это – единственный выход. Единственный способ хоть как-то искупить свою вину. Не оправдаться. Не объяснить. А просто принять наказание. По-мужски.

Я расслабляю шею и принимаю удар.

Мир взрывается белой, ослепительной болью. Звон в ушах заглушает все остальные звуки. Я ощущаю, как ноги подкашиваются, и падаю на настил ринга. Пол удивительно мягко принимает мое тело. Я лежу на спине, глядя в зарешеченный потолок, и пытаюсь поймать воздух, который, казалось, навсегда ушел из моих легких.

– Вставай! – крик Матвея доносится до меня сквозь гул в ушах. – Вставай, тварь! Не притворяйся!

Я качаю головой, не в силах вымолвить слово. Челюсть горит огнем, во рту полно крови.

Черт…

Давно меня так не гладили…

– Хватит, – голос мой, больше похожий на сипение сейчас, едва слышен.

Матвей стоит надо мной, тяжело дыша. Пот стекает с него ручьями. В его глазах, помимо ярости, я вижу что-то еще. Недоумение. Боль. Предательство. Он хотел боя. Хотел, чтобы я сопротивлялся. Чтобы мы оба выплеснули эту ненависть в честном поединке. А я… Я просто сдался.

– Я заслужил, – говорю я, приподнимаясь на локте и сплевывая на пол кровавую слюну. – Но я не откажусь от нее.

А вот это – ошибка. Не стоило сейчас так говорить.

Но с другой стороны… Когда?

Матвей взбешенно наклоняется ко мне и хватает за плечи.

– Ты… Ты вообще не понимаешь! – он трясет меня, его голос срывается на хрип. – Она же ребенок! А ты… Ты ее… испортил!

В этот момент я замечаю в проеме двери зала еще одну фигуру. Высокую, мощную. Виктор. Он стоит и смотрит на нас. На своего сына, готового добить лежачего. И на меня, избитого, униженного, но все еще упертого. Не желающего сдаваться. И отдавать. Свое.

На лице Виктора нет злорадства. Нет торжества. Что-то другое. Что-то тяжелое и невыносимое. Понимание? Нет, не совсем. Скорее, осознание всей глубины этой трагедии. Трагедии, в которой нет правых.

Матвей, заметив отца, замирает. Его хватка слабеет.

Он выпрямляется, все еще тяжело дыша, и смотрит на Виктора. Тот молчит. Еще пару секунд стоит, а потом разворачивается и уходит.

Я медленно поднимаюсь на ноги. Все тело ноет, челюсть горит. Матвей все еще стоит напротив, но ярость в нем уже поутихла, сменившись опустошением.

– Убирайся к черту, – тихо говорит он и, не глядя на меня, спрыгивает с ринга и направляется к выходу.

Я остаюсь один. Стою посреди ринга, опираясь на канаты, и чувствую, как боль пульсирует в такт бешено колотящемуся сердцу.

Я проиграл этот бой.

Но, возможно, выиграл нечто большее. Или просто отложил окончательный разгром.

Волк подходит ко мне, протягивает бутылку