Врата Полуночи - Анна Айдарова
Предстояло найти Женьку, и что мог натворить здоровенный парень под чарами оставалось только догадываться.
Глава 18
Выясняется, что такое «избранность», как работают проклятия и существует мир
С улицы донеслись крики. Он повернулся на звук, забыв, что дверь закрыта, да и не увидеть с такого расстояния ничего. Но он опять увидел. Его оператор с тупым упорством пытался сделать шаг к двери, и каждый свой шаг сопровождал воплем, стараясь отогнать огромного серого волка, скалившего у двери в дом зубы и рычащего так, что у закладывало уши.
Женя напоминал зомби — такое же тупое выражение лица, искаженное и застывшее, словно замороженное, такая же упёртость во взгляде, замершем на одной точке. Только в кино это выполняет свою функцию: чуть напугать и выделить. Сейчас же, в реальности, Алек испытывал не просто страх — ужас, сковывающий горло и не дающий двигаться, удушающий, как летний полдень, когда девы-полудницы вышли на свою охоту.
Его бросило в жар, и на какое-то время он словно ослеп — только чернота перед глазами скакала, выделяясь то яркими пятнами, то провалами, то кружилась вокруг, норовя затянуть внутрь, в себя. Среди всего этого хаоса Алек вдруг услышал запах парного молока, совсем как у Старшей.
— Попей, сынок, попей, молоко парное, и все у тебя наладится, — сказала Старшая яга, протягивая ему глиняную кружку.
Одуряюще запахло молоком, запах смешивался с другим, душно-сладким и очень знакомым, похожий аромат, только куда более слабый и неуверенный, источали орхидеи, цветущие у матери на окне.
Алек увидел себя вдруг в доме Старшей, она вновь протягивала ему грубо вылепленную глиняную кружку и улыбалась:
— Попей, сынок. Легче станет.
Он взял предложенный сосуд из женских рук, и поднёс к губам.
Яга торжествующе улыбалась, ободряя взглядом: «Правильно, правильно, несколько глотков — и станет легче! Тут же все изменится, и голова пройдет, и все-все станет хорошо».
В ногу вцепилось неведомое чудовище, обвилось вокруг лодыжки змеиным телом и впилось в тело. Алек вздрогнул от боли и выронил кружку.
В расплескавшимся молоке, среди осколков отразилось разъярённое лицо Мирены, а змея продолжала впиваться зубами в ногу и лезла все выше, к горлу, и сил оторвать ее от себя уже не оставалось: светлая комната Старшей исказилась, пошла полосами — совсем как помехи в телевизоре, — и исчезла в пустоте.
Что-то изо всех сил раздирало Алеку щеку, и он наконец открыл глаза. Он лежал в коридоре, у немо выгибающейся двери в комнату Ольги, а кошка Мирены вылизывала его лицо шершавым язычком. Щека надсадно ныла. Алек потрогал больное место — так и есть, кровь. Баюшка от души расцарапала ему лицо.
— Я как теперь в эфир покажусь? А? — слабо спросил он. — Это ж сколько заживать будет, и сколько мне придётся грима накладывать?
Кошечка посмотрела на него большими внимательными глазами, не мигая и не отрываясь, и вывернулась, начала вылизывать себя. Свое дело она сделала, неразумного от беды избавила. А благодарности от этих лысых и ждать не приходилось, глупы слишком… Когда человек протянул руку и почесал ее осторожно между ушек, фыркнула, но не отстранилась, и лизнула руку.
— Вот ты бы еще сказала, как этого подменного духа найти. где она?
Кошечка встала, потянулась и ткнула Алека под руку: чего разлегся? Пошли, покажу. И побежала в глубину дома.
«Точно. Второй этаж!» — озарило Алека.
Голова кружилась сильнее, но тошнота отступила, и стало чуть полегче, из виска раскаленная иголка выскочила, оставив после себя ноющую, но уже вполне терпимую боль. Коридор, правда, двигался не хуже карусели, но это оказалось вполне терпимо и вселяло надежду на скорые изменения к лучшему. Почему все должно измениться к лучшему, и что конкретно должно было стать лучше, Алек не задумывался — шел к лестнице.
Ему оставалась пара шагов, не больше. Почему-то пришла уверенность, что оборотень-подменыш обязательно появится, если Алек пойдет туда, куда Мирена ходить запретила. Кстати, узнать бы, почему запретила, что там такого? Она сказала тогда, что вроде склада там, пыль… и «вам будет не интересно, а уборка займет время.». И Алек удовлетворился этим, его наверх особо не тянуло — и так было понятно, что снять жареное здесь не светит, на обычное бы хватило, а то и вовсе — отснимут-озвучат-смонтируют, а спонсор у виска покрутит и скажет более подходящее пилить, вместо скуки этой, у которой и просмотров почти не будет. Да и что может быть на старом чердаке, раритеты? Так не в кино ж они, а в Богом забытой деревеньке, куда отродясь никого необычного не заносило: ни войска гитлеровские здесь ничего не искали, ни Чингисхан по дороге золото не закапывал, ни казаки свое добро не схоронили. да какие раритеты, во имя всех богов! Легенд, и то это место не нажило толком. Но по всему выходило, что проверить надо и, как в сценарии дерьмового сериальчика, все ценности окажутся именно там.
Он не успел. До заветной лесенки под крышу оставалось несколько шагов, как еще одна дверь открылась, и в коридор выглянула Мирена.
Алек нехотя окинул взглядом девушку. Такая, как и вчера, такая же, как и ночью была. Те же рыжие волосы, которые не подчинит себе никакая косынка, те же глаза зеленые, как крыжовник, дождем омытый. Улыбка. Губы. Простая, не какая-то там столичная деваха из гламурных звездулек и папиных квартир — обычная девушка, искренняя, настоящая.
— Я к вам как раз, Мирена. Вы обещали мне кое-что рассказать сегодня, помните? Но это не к спеху, — тут же добавил он. Зрение его было обострено, и он заметил, как тень напряжения коснулась самым краешком юную хозяйку музея. Нельзя, нельзя показать, что он знает про подменыша! — Это вполне может подождать и следующего приезда. Но у меня голова болит — кислорода много, что ли, не знаю. Вы не поможете?
— Голова? Да, конечно, — голос ее был такой мягкий, такой доброжелательный. Это была самая настоящая Мирена! Но.
— Вы мне чай вчера предлагали. Можно мне такой же?
— Я вам другой сделаю, Алек, сделаю тот, который точно поможет.
— Ну, или другой. Не важно. Только сделайте. Пожалуйста.
— Пойдемте
