(не)любимая - Ярослава А.
— Хорошо. — Обрываю поток лишней для меня информации и снова обращаю свое внимание на девочку.
Маленькая.
Худенькая.
Светлые чуть вьющиеся волосы смешно пушатся на затылке. Косички кривые какие-то. Из-за этого вид у ребенка неопрятный. Хотя вещи на ней явно чистые и дорогие.
Тонкими пальчиками с неровно остриженными ногтями она перекладывает с места на место карточки.
Занятно…
— Антонина Михайловна, какие у вас жалобы? — осторожно интересуюсь у бывшей свекрови. — Поведение? Речь?
Та, словно ожидая этого вопроса, резко выпаливает:
— Да все! И поведение, и речь!
— Можно поподробнее?
— Поведение безобразное, — жалуется бабка. — Дома постоянно сидит в планшете — отец подарил. Не оторвать. Если забираешь, то закатывает безобразные истерики. Сама не одевается, не дает ее причесывать. Уж не знаю, как ее воспитывала мать, но такое чувство, что это не ребенок, а дикая обезьяна.
Встаю со своего места и подхожу к девочке чуть ближе.
Она не замечает моего движения — полностью погружена в свою нехитрую игру.
Карточки с буквами снова приходят в движение.
— Не разговаривает. Только орет постоянно. Учиться не хочет. — Продолжает Антонина Михайловна. — Бывает, что что-то поет сама себе.
— Поет? Что поет?
Пожилая женщина неопределенно пожимает плечами.
— Да кто ее знает? Что-то под нос. Не разобрать. Одним словом — с головой что-то.
— Какие лекарства давали? — Продолжаю мягкий допрос я.
Женщина замирает, словно пытается что-то вспомнить, а потом вздыхает:
— Много всего кололи, давали… Да что толку? Она от этих лекарств совсем дурная становится.
— Как кушает? Туалет? Сама?
— Ну… Да…
Значит, не такая уж она и дикая, потому что, пока мы с Михайловной беседовали, Дарина сложила из английских букв слово.
— Candy! — читаю я вслух, и девочка мгновенно оборачивается.
Смотрит с опаской и легким интересом.
Достаю из кармана конфету, одну из тех, которыми меня угостила техничка.
Опускаюсь на ковер рядом и протягиваю угощение девочке.
Та быстро хватает, раскрывает и засовывает в рот.
Фактик бросает тут же на ковер.
— Ай-ай! — Качаю головой. — Зачем ты намусорила? Не хочешь убрать за собой? Вот корзина для мусора.
Показываю на ведро, но Дарина и ухом не ведет.
Словно не слышит и не понимает, что от нее хотят.
Значит, когда нам надо, мы все слышим и понимаем.
А когда не надо — нет.
Интересная позиция…
— Хорошо. — Поднимаюсь и возвращаюсь к бывшей свекрови за стол. — Что вы хотите от меня, Антонина Михайловна?
— А разве не понятно?! — Пыхтит она в ответ. — Хочу, чтобы она стала нормальной. Если есть шанс ее вылечить, конечно. Говорят, что ты умеешь корректировать поведение. Вот и скорректируй!
— Это так не работает. — Качаю головой я. — Двух и даже трех часов в неделю недостаточно для реального прогресса. Я могу только направить и подсказать родителям. Коррекция поведения и в целом любая коррекция — это прежде всего тяжелый и каждодневный труд родителей.
— Вот еще! — Возмущенно таращится на меня. — А за что тогда ты деньги получаешь?
Да-а-а. Антонина Михайловна считает, что люди за копейки должны ее вылизывать с ног до головы. Совершенно потребительское отношение к людям, особенно если они из обслуживающего персонала.
Признаю, цепляет неприятно.
— Я свою зарплату полностью отрабатываю. — Холодно смотрю на женщину и поднимаюсь со своего места. — Свое мнение я озвучила, а остальное ваше личное и семейное дело. Извините, но мне пора уже работать. Комнату не закрываю, можете спокойно тут одеть ребенка. Всего доброго.
С этими словами под пораженным взглядом бывшей свекрови покидаю сенсорную комнату.
Время уже перевалило за обед.
Пациенты разошлись по корпусам и номерам.
Пора идти на ковер к начальству.
Залетаю в кабинет, хватаю ежедневник и спешу в приемную Павла Петровича, еще не зная, что там меня тоже ждет не очень приятный разговор…
Глава 2 «Зима в сердце»
— Можно? — Заглядываю в кабинет Павла Петровича после короткого стука.
— Заходи, Ольга Николаевна, заходи. — Приглашает жестом и поднимается со своего места мне навстречу. — Присаживайся. Чай будешь?
— Нет, спасибо, — мягко отказываюсь. — Только кофе попила.
Аккуратно сажусь в новое кожаное кресло, чувствуя себя несколько неловко.
Несколько месяцев назад в кабинете главного врача сделали шикарный ремонт. Раньше тут был совок, а сейчас все такое новое и шикарное, что даже заходить страшновато. Краснов Павел Петрович всего полгода занимает пост главного врача нашего детского санатория, а уже столько всего сделал, сколько прежний и за десять лет не смог.
Павел Петрович возвращается на свое место и, усевшись в кресло, внимательно с легкой улыбкой смотрит на меня.
Пауза затягивается, и я, чтобы как-то снять напряжение, привычно поправляю ворот белой водолазки у горла.
— Вы что-то хотели обсудить? — спрашиваю. — Простите, но у меня не так много времени. Через двадцать минут уже занятие.
— Да, хотел. — Чуть прищурившись, кивает тот и, подавшись корпусом вперед, ставит локти на стол.
Мой взгляд, рассеянно блуждающий по кабинету до этого, останавливается на мужских руках, чисто по-женски оценивает их и стыдливо утыкается в раскрытый ежедневник.
— Я хотел обсудить с вами, Оля, возможность расширения вашего маленького кабинета.
— Мне вполне хватает места. Есть еще сенсорная комната.
— Нет. Вы не поняли. Я имел в виду расширение штата.
— Правда? — Удивленно распахиваю глаза. — Я столько просила об этом…
— Что устали ждать? — Криво улыбается мужчина и крутит в руке ручку. — Вы же понимаете, настолько неповоротлива бюрократическая машина.
— Да-да. — Понимающе киваю я. — И много дополнительных мест?
— Всего два. Но нам еще предстоит найти персонал. Справитесь?
— Конечно, Павел Петрович!
— И еще, по поводу совмещения ваших
