Развод. Внебрачный сын мужа - Анна Томченко

И Света исчезала. Я просто задушил в себе засранца, которого по имени и отчеству принято было называть, похоронил глубоко в душе и поставил каменное надгробие.

Но глядя на Матвея этот другой я взрывал землю окоченевшими пальцами и рвался наружу. И я осознавал, что либо придушу все это в себе, либо…

Вика была скованной и нервной. Мне хотелось вымаливать у нее прошение и чтобы она хотя бы на мгновенье улыбнулась, и сейчас, возвращаясь назад, я понимал, что надо было сделать не так. Не надо было приводить Матвея домой. Ничего бы не случилось с репутацией. А если и привести, то не в таком формате, а объяснить все. Может быть Вика бы поняла, но сейчас она бледной тенью скользила где-то рядом, и у меня не было шансов на прощение. Поэтому я обнимал ее ночью крепко. Так крепко как только мог, потому что прощался. Я не хотел развода, и я его Вике не дам не при каких обстоятельствах. Она не та женщина, которой нужно быть свободной. Она слишком хрупкая со своими этими тортиками, пирожными. Но я осознавал, что даже без развода через год, пять, десять лет нас с ней не станет.

Нас уже не было.

И я старался выхватить последние мгновения жизни с ней. Вдыхал ее аромат. Прислушивался с нервному дыханию.

Винил ли я себя?

Тогда когда Света приехала и показала мне новорожденного мальчика, моя вина достигла абсолюта. Такое предательство простить не возможно, но когда Светлана еще и рассказала мне почему тогда пришла, я понял, что проще застрелиться. И я сделал все возможное, чтобы Вика не узнала. Но она узнала, и я теперь лежал без сна в супружеской постели, тянул крохи ее сладкого тепла и понимал, что мы с ней уже мертвы. Не по отдельности, а именно вместе нас не было.

Было двое искалеченных людей, которые старались продержаться на плаву и не сойти с ума раньше, чем вырастут дети. Нет, ребенок.

Мне было жаль Матвея. Я испытывал вину за то, что из-за меня у него все разрушилось, но я не любил его, как любил свою маленькую Алису. Алиса была для нас с Викой спасением, вымоленным у бога в маленькой часовне возле больницы, где лежала после одной из операций Вика. А я готов был разбить себе лоб в храме, но только бы моя просьба была услышана.

Тогда я не просил ребенка, а просил просто, чтобы Вика захотела снова жить, но вот ведь оказалось как, только вернув то, что у неё отняли, она стала прежней.

А потом я все разрушил.

Под утро зарядил ливень. С громом и молниями. Я лежал словно окоченевший труп. Внутри была пустота и обреченное чувство одиночества. Ровно до того момента пока у двери спальни не послышались лёгкие крадущиеся шаги. Я вытащил руку из-под подушки Вики и привстал на локте. В щель между косяком и дверью осторожно заглядывал Матвей. Я тихо и хрипло спросил:

— Ты уже встал?

Матвей нервно покачал головой и поджал губы. Прижал рваного медведя к себе и выдохнул:

— Гремит… — и посмотрел на потолок.

Я вздохнул и зачем-то предложил:

— Можешь пока поспать здесь… — зачем я это сказал, не понял. Даже Алиса с нами редко спала и то в основном в первые месяцы жизни, когда Вике надо было вставать и кормить ее ночью. А потом она нормально пережила переезд в свою спальню. И вот сейчас… Зачем я это сказал Матвею?

Малыш постоял возле двери еще пару мгновений, а потом новый раскат грома разнесся с неба, и Матвей решился. Он пролез в дверь и приблизится к кровати. Я свесился с края и поднял ребенка на постель. Посадил между мной и Викой, которая сонно заворочалась во сне. Но я провёл пальцами ей по волосам и тихо прошептал:

— Давай ложись, — сказал я, отбрасывая край одеяла со своей стороны.

— Бабушка говорила, что когда гремит с неба, это боженька злится, — прошептал Матвей почему-то прижимаясь к Вике, а на подушку сажая медведя. Я растерянно посмотрел на это все и только и смог кивнуть. Сам лёг, больше не имея возможности держать Вику в объятиях. И понял, что мне неуютно. Я словно делал что-то неправильное. Или моя реакция: страх, паника, беспомощность перед ребенком и играли такую роль?

Я не знал, поэтому замер не в силах пошевелиться, и когда другая пара маленьких ножек пробежала по коридору, выдохнул. Алиса не была Матвеем и смело зашла в спальню с трясущимися губами и обвинительно заявила:

— Папа! Гремит! — и шмыгнула носом. Я поманил к себе дочь и поднял ее на руки. Матвей еще сильнее вдавился в Вику, и она, перевернувшись к нему лицом во сне, просто прижала ребенка к себе. Алиса запыхтела и произнесла ворчливо: — Папа и ты меня тогда обними!

Я положил дочь поближе к Матвею, а сам сдвинувшись на самый край, обнял своего Лисенка.

И сон пришел глубокий. Настолько, что я впервые проспал первые два будильника. И открыл глаза только потому, что Алиса захныкала от звуков и боднула меня лбом в грудь.

Вика сонно протерла глаза и испуганно их округлила от того, что дети были в нашей постели.

— Так, получилось, — прошептал я и развёл руками. А потом пошел собираться на работу. И весь день у меня в голове мельтешила навязчивая мысль, что возможно Матвей это не случайность для нас с Викой, а шанс. На что именно я пока не понимал, но вполне возможно, что просто остаться семьей.

Ближе к обеду Вика позвонила и попросила кого-нибудь кто сможет ее с детьми отвезти к теще. Я уточнил:

— А такси?

— Все равно кто-то у тебя поблизости есть, а у меня два ребенка, два рюкзака с игрушками, пакет с печеньем, которое лепила Алиса для бабушки и еще старые ее вещи, чтобы мама передала одной своей знакомой, — нервно отозвалась Вика, и я зажал переносицу пальцами.

— А вот до выходных никак?

Вика фыркнула и протянула:

— Все понятно. Сами справимся.

— Вик, подожди… — быстро принёс я. — Сейчас отправлю к вам Володю водителя.

— А он нас дождётся? — педантично уточнила Вика и что-то рядом с ней загремело.

— Давай сама там реши. Если вы надолго, отпусти его, а если на часок, то пусть ждёт, —