Знание величия - Юлия Олеговна Чеснокова

доводится до конца, пусть даже ожидает провал и неуспех, но от проблем никто не бежит, иначе они увеличиваются и жмут. Расставание с любовницей тоже было показательным, они зачем-то трепали друг другу нервы сообщениями и перезвонами, пока не поговорили прямо и не приняли решение о том, что расходятся. Остался ли у него номер Элин? Сынхён пролистал список контактов и нашёл. Как хорошо, что хватило ума не почистить записную книжку, не сменить телефон за этот период. Бизнесмен нажал на вызов и вскоре услышал «алло», которое не сразу узнал – отвык. Голос показался одновременно тем самым и не тем, как бывает, когда звонишь кому-то домой, где живут двое с похожими голосами – сёстры, мать и дочь, кузины, и ты никак не уловишь, которая это из двух? Так и здесь прозвучала знакомая и незнакомая Элин. - Привет, это Сынхён. - Привет. Я поняла, - сказала она. Поняла? Тоже не удалила номер и он определился? Не ждала же она его звонка? - Не занята? - Немного, но несильно. - Я могу перезвонить. - Ни к чему. Я слушаю. - Элин, я… - Сынхён сделал паузу, чтобы подобрать слова поудачнее, но сразу же понял, что не придумает ничего вразумительного и гениального, что разрядило бы обстановку и заставило девушку забыть его прошлогоднюю грубость (или жестокость? Как вернее назвать?). Он может молчать вечно, высасывая подходящие формулировки, но в итоге выйдет, как днём, самое лучшее придёт в голову задним числом. – Я не позвонил тебе тогда… - начал он. - Я заметила. – И опять никакого ехидства, никакой иронии, язвительности. Равнодушие? Тоже не сказать. Было что-то в интонации даже весёлое, что задевало. Или не задевало, а вводило в недоумение, парализовывало. - Я не сомневаюсь, что заметила, я это не к тому веду… - Боясь, что она что-нибудь вставит снова, сбивая его с намеченного курса, Сынхён стал произносить промежуточные обрывочные слова, не имеющие отношения к контексту, лишь бы не оставлять пустоты для собеседницы. – Элин. Ты думаешь, наверное, что я намеренно так сделал. Как бы… Могло показаться, что я специально или по каким-то причинам, ради забавы, что ли… - Сынхён, я не думаю, что ты хотел меня обидеть, - прервала его Элин. - Нет? - Нет. Поэтому не обиделась. - Это хорошо, ведь я действительно не хотел тебя обидеть. - И не обидел. - Хорошо, - ещё раз уточнил Сынхён, но внутри себя не совсем принял, что это хорошо. Почему она не обиделась? Стало быть, ей было всё равно на их встречи, и она не расстроилась, избавившись от них? Он ей не нравился? Именно поэтому она не стала целоваться с ним, придумав что-то про первый поцелуй, но только радуясь, что отделалась от скучного начала романа, опостылевшего на старте. Зачем тогда пыталась дозвониться после? Ясное дело, чтобы увериться и убедиться, что дальше ничего не будет, чтобы подвести черту. На которую не хватило смелости Сынхёна. - Ты струсил, вот и пропал, - промолвила Элин с той стороны. - Что? – обескуражено выпрямился он на диване. - Да причём тут струсил? Дело в другом совсем, - возмутился Сынхён, но возмущение в его басовитом голосе напоминало гром рёва медведя из детских сказок, одновременно пугающий и добродушный, где медведь не съедал героя, а становился ему другом. - В чём же? – наконец, появилась усмешка в словах Элин, детская, озорная, дерзкая не со зла, а от отваги правдивого и искреннего сердца. Она поняла, что Сынхён сам себя загнал в угол. Ему предлагалось смириться с собственной трусостью, но он от неё отрёкся, сможет ли придумать что-то взамен? А молодой человек не мог согласиться с трусостью, которую навязывали ему второй раз за день. То Йесон в обед, с этими рисками в бизнесе, теперь ещё и Элин! - Я был очень занят, я забыл, как бы фантастично это не звучало, а когда вспомнил, что надо перезвонить, подумал, что уже будет некрасиво, столько времени спустя. - И всё-таки струсил, боясь услышать выговор? Или боясь необходимости объясняться? - Да что ты всё о трусости! - Потому что, если честно, я не верю в подобную забывчивость. - Видимо, у тебя хорошая память, и ты сама никогда ничего не забывала, или у тебя никогда не было стольких дел. - Возможно, у нас разные приоритеты дел. У тебя – деньги, у меня – люди. – Они замолчали. Сынхёну стало тоскливо от её замечания, потому что он как будто упал куда-то ниже Элин, и она духовно вознеслась над ним. Он не вполне с ней был согласен, но она красиво сказала, ввернула такое, на что он не подготовлен был наносить отражающий удар. Где-то на поверхности, из тёмных, потаённых недр сознания, образовалась вдова, утешение единственной ночи, чей приоритет любви и человека был незыблем и бесценен. Слова Элин напомнили о ней, о той, что несла в себе недостижимое для Сынхёна искусство. Приближаясь к такому не хочется лгать и выглядеть мелочно. Подобно древним иерусалимским священникам храма Соломона, хочется не иметь ни одного недозволенного телесного недостатка и очиститься, чтобы посметь заглянуть в заалтарные дали. – Oh, mon dieu[12], о чём мы спорим? Ты не захотел, вот и не позвонил, что же ещё нужно теперь? - Да я хотел… - промямлил Сынхён, по упрямству и никчемной привычке отрицать всё, что не входило в изначальную программу. А она, следовало признать, была слабовата и из рук вон плохо продумана. – Извини, что так получилось, я позвонил сказать, что знаю, как это было неправильно. - Но не понял бы этого, если бы меня не увидел? - Не в этом дело… - Сынхён, перестань, если бы ты не встретил меня, ты бы не позвонил – уж тут-то что отрицать? - Ну, допустим. Элин, вообще… Знаешь, я не понял, зачем и сейчас-то позвонил. Пожалуй, извиниться, и всё. - Тебе легко даются извинения в записках и по телефону, может, попробуешь сказать это в глаза? – внезапно спросила его она, и Сынхён замер, отложив пульт телевизора и забыв про голод. Как будто между ним и девушкой что-то было, как будто они имели право кидать претензии друг другу и что-то делить. Неожиданное чувство. - Ты предлагаешь встретиться? - Я считаю избавляться от недоговоренностей при встрече лучше, чем вот так. Иногда нужно видеть глаза человека. - Мы можем