Мой запретный форвард - Кейт Морф
Я захожу в раздевалку, тут никого. На скамейках разложены наши шлемы, перчатки, клюшки, все как по линейке. На вешалках развешана свежая форма.
Моя с тридцать девятым номером.
Подхожу ближе, провожу пальцами по цифрам. Ткань холодная, краска гладкая.
Мой номер. Моя территория. Все, кем я стал и кем еще хочу быть, висит прямо перед глазами.
Сажусь на лавку, ставлю локти на колени, дышу глубже.
Мысли шумят, но я стараюсь поймать нужную.
Это не просто матч. Не просто «выйти и забить». Это момент, где я или докажу, что не зря выбрал этот путь или останусь тем пацаном, которого мать всегда называла «несостоявшимся».
Хоккей — это единственное место, где я умею держать себя в руках. Здесь я все контролирую: скорость, угол, момент. Я хозяин каждой секунды, каждого миллиметра льда.
Смотрю на клюшку, на которой маркером написано «Яр». Кто-то из пацанов прикололся, я не стал стирать. Пусть так. Пусть видят, что я здесь не для того, чтобы быть фоном.
Дверь приоткрывается, в проеме мелькает Демьян.
— Ритуал на победу?
— Он самый, — бурчу я.
Он хмыкает:
— Не перегори раньше времени.
— Не дождешься.
Когда он уходит, я снова смотрю на свою форму, и тихо говорю сам себе:
— Завтра я не имею права на ошибку.
Ни одного неправильного шага, ни одной слабости.
Где-то внутри уже звучит резкий ритм. Такой, когда выходишь на площадку. Да, пусть я мудак, пусть не умею любить, пусть грызу себя изнутри. Но на льду я живой.
Там я — Ярослав Анисимов, тридцать девятый номер, центральный форвард, и я чертовски хорошо знаю, как звучит вкус победы.
Выхожу из раздевалки, гул голосов, шаги, смех. Я иду вперед, сосредоточенный, в голове уже рисую поле, тактику, каждое движение.
И тут передо мной кто-то вырастает, как стена.
Капитан «Стальных Зубров» Владислав Козырев. Здоровый, наглый, с ухмылкой, которую хочется стереть кулаком.
Мы почти одного роста, но он чуть шире в плечах, типичный «танк», который любит давить физикой.
— Анисимов, — произносит он, словно пробует вкус моей фамилии.
— Козырев, — отвечаю тем же тоном, чуть дернув уголком губ.
На секунду между нами повисает тишина. Воздух будто звенит. Если бы кто-то сейчас кинул монету на пол, звук был бы, как выстрел.
Он делает шаг ближе.
— Слышал, ты у нас звезда, — говорит он тихо. — Посмотрим, как твоя «звездность» себя поведет, когда я тебя в борт вмажу.
Я усмехаюсь.
— Ты сначала догони.
В его глазах мелькает раздражение. Он привык, что на его слова реагируют: боятся, злятся, защищаются. А я — нет. Я уже давно не ведусь на чужие понты.
— Смотрю, ты стал болтать больше, чем играть, — хмыкаю я и делаю шаг вперед.
— А ты опять будешь пыжиться, пытаться что-то доказать?
Мы стоим нос к носу, глаза в глаза. Как боксеры перед поединком.
— А я и докажу. На льду.
Это не просто соперник, это вызов. А я слишком люблю вызовы, чтобы от них отступать.
Но момент ломается, дверь соседнего кабинета открывается и в коридор выходит Терехова.
— Так, — строго произносит она, вставая сбоку от нас, — надеюсь, вы тут не драться собрались?
ГЛАВА 23
Яр
Полина встает прямо сбоку от нас, настроена воинственно. Будто готова вот-вот сорваться вперед и разнимать нас. Да уж, не ожидал.
Козырев смотрит на нее жадно, и в его похотливом взгляде я отчетливо вижу: «о, еще одна добыча». Он улыбается так, будто уже имеет Терехову в своих мыслях.
— Красивая у вас медсестричка, — лениво бросает он, продолжая осматривать ее с головы до ног.
Полина спокойно кивает головой, не пряча свой бейдж. На нем черным по белому: «Полина Терехова». На секунду лицо Козырева кривится, интерес меняется на маленькую хитрость.
— Терехова? — он удивленно приподнимает бровь. — А твой отец тренер «Орлов»?
— Да, — четко и уверенно отвечает девчонка.
Козырев наклоняется чуть вперед, разглядывает ее, как товар на витрине.
— А ты кто такой? — прищурившись, спрашивает Полина. — Тебя я на нашей базе не видела.
— Я тот, кто отправит завтра ваших «Орлов» в свободный полет, — с гордо поднятой головой отвечает Козырев. — Подаришь поцелуй на удачу, красавица?
Я чувствую, как внутри будто кто-то дергает за рычаг, все мгновенно сжимается. По телу ползет горячая и колючая злость.
Он что вообще себе позволяет?
Да, Терехову я не перевариваю, слишком громкая, самоуверенная, постоянно лезет туда, куда не просят. Но вот это… вот это уже перебор.
Она стоит, руки скрещены на груди, подбородок чуть приподнят, готова ответить этому огромному шкафу, и, черт, в ней столько уверенности, что даже я на секунду забываю, как раздражает ее вечное «я все сама».
— Остынь, Козырев, — говорю я, глядя ему в глаза. — Иди ищи поцелуи в другом месте.
Козырев начинает тихо посмеиваться, словно я ему анекдоты тут травлю.
— А ты че, ее телохранитель? — тянет он недовольно. — Или просто боишься, что я окажусь для девчонки поинтереснее? Так ты ж вроде, Анисимов, на серьезные отношения не подкидываешься, девок меняешь как перчатки.
— Зависть — плохое чувство.
— Это не зависть, это жалось.
— Я сказал, заткнись, — повторяю уже жестче.
Он делает шаг ко мне, и между нами остается сантиметров двадцать.
— Расслабься, форвард, — ухмыляется он. — Завтра на льду поговорим, а девочка пускай сама решает кому улыбаться.
Мои пальцы непроизвольно сжимаются в кулак. Он специально это делает. Проверяет. И, самое поганое, что почти выбивает меня из равновесия. Стою и держусь лишь на морально-волевых. Этого у меня не отнять.
Полина вдруг делает шаг вперед, оказывается почти между нами.
— Все, парни, успокойтесь, — говорит она строго и упирается ладонями нам в грудь. — Никому из вас я улыбаться не собираюсь. Вы не в моем вкусе.
От ее заявления Козырева аж перекашивает. Он бросает на девчонку хмурый взгляд, мне становится смешно. Да, вот такая она, Полина Терехова.
— Это ты еще меня не рассмотрела, — он подмигивает ей и уходит.
Только когда он сворачивает за угол, я понимаю, что челюсть у меня сведена, а дыхание рваное, как после катки.
— Блядь, еще этого не хватало, — выдыхаю сквозь зубы и провожу рукой по лицу.
Полина поворачивается ко мне.
— Ты чего так завелся? — спрашивает спокойно, а я едва не врезал ее новому другу.
— Он вел себя, как последний…, — запинаюсь, подбираю слово, но в голове крутится только нецензурщина.
— Как прекрасно, Анисимов, ты
