Продажный рок. Как лейблы укротили панк, эмо и хардкор - Дэн Оззи

Но все же мне показалось, что у тебя был не такой тип славы, как у твоих товарищей. Я имею в виду, в частности, твою знаменитую обложку SPIN в следующем году. Ты стал своего рода секс-символом эмо.

Было очень много того, от чего мы отказывались. Это долгая история, как ты знаешь, когда у инди- и панк-рок-групп что-то не ладилось. У нас было кредо, свод правил, и мы всем им следовали. Мы очень редко соглашались на что-то. Это казалось рискованным. Не думаю, что я до конца осознавал сексуальность. Я не воспринимаю себя в таком ключе. Честно говоря, у меня не было особой уверенности в себе. Но потом я понял, как заставить это работать. Я смотрел WB[227], понял, как сверкать глазами. [Смеется] Поэтому я пошел на риск. Это вовсе не было высокомерием. Я был неопытным и не осознавал, насколько рискую. Как выходец из этой тусовки, я не любил перемен.

О чем ты больше всего беспокоился? О потере репутации?

Не моей личной репутации, а доверия, которое завоевываешь благодаря истории успеха, передаваемой из уст в уста. Я не планировал спекулировать на этом или разочаровывать их. Это было личное. Не хотелось никого подводить, но я стремился добиться успеха в музыке. Я верю, что и то, и другое возможно, простая попытка – это не провал.

Каковы трудности роста популярности?

Ну, во‑первых, недоброжелатели. Было много людей, которым не нравилось то, что я делал. Но то, что неприязнь влечет за собой действия – «Как мне убедиться, что этот парень знает, что он мне не нравится?» – было для меня в новинку. Мне это не понравилось. Мне также не нравились обязанности, возлагавшиеся на меня и моих товарищей. Я думаю, то же самое происходило и с New Found Glory и My Chem, когда тебе давали почувствовать, что ты можешь объявить об этом всем, это было бы фантастично, но в то же время не стоит портить всем настроение, потому что это разрушит все, что тебе дорого.

Недавно я узнал о том, что в то время ты были настолько знаменит, что тебе понадобились телохранители.

Я бы не назвал их телохранителями. Это были два парня – начальника службы безопасности. Мы не думали, что нам нужна охрана, пока не столкнулись с очень жестокими хулиганами, которые избили ребят, кайфовавших от толкотни у сцены. На самом деле, под Dashboard не толкаются, но можно немного попрыгать. Помню, я был в Сан-Диего, наблюдал, как охранник душил семнадцатилетнего парня, и подумал: «Боже мой, мы должны найти способ защитить этих ребят». Это было связано с тем, что число наших фанатов очень быстро росло. Я буквально не мог войти в клуб или выйти из него без сопровождения. Также был период, когда я не мог пойти в кино, в торговый центр, в продуктовый магазин. Я всегда рад остановиться и поболтать, но весь день топтаться на месте стало сложно.

Я также уверен, что из-за характера твоей музыки это общение, вероятно, было в значительной степени личным.

Да, ты прав. И я не против их выслушать. Я знаю, что многие говорят, что из-за этого они чувствуют себя некомфортно. Я нормально отношусь к общению с людьми. То, что люди рассказывают мне о своих чувствах к моей музыке, даже если у них на это есть сложные причины, я тоже воспринимаю нормально. Но как раз был период в полтора или два года, когда я просто не мог жить без странного чувства по этому поводу. Не то чтобы я, как Гвен Стефани, возвращаясь домой с гастролей, не мог пройти по улице. Но это было характерно для гастролей. Стесняюсь об этом говорить. Никогда не относился к этому нормально.

Я предполагаю, что, учитывая, как быстро ты рос, люди с крупных лейблов интересовались тобой. Я прав?

Прав. Это были все те люди, о которых ты думаешь – Interscope, Atlantic, MCA, Geffen, DreamWorks, Warner Bros., Sony. Можно продолжать и дальше. Почти все звонили, чтобы пообедать или поужинать.

И какое чувство вызывали эти встречи?

Я с подозрением отношусь к подобным вещам. Я исходил из предположения, что если не станешь Green Day, станешь Jawbreaker – две лучшие группы, на мой взгляд. Если бы Jawbreaker, и Jawbox, и множество других не смогли пробиться на крупный лейбл – казалось бы, что это губит. Но я не думаю, что это так [сейчас]. Лучше бы я тогда испытывал чуть меньше мандража. Возможно, я бы больше рисковал в своей карьере, но тогда и ко мне, вероятно, относились бы так же плохо, как к некоторым. Но я вырос в мире, где [крупные компании] не хотят тебе помогать, они просто хотят тебя обобрать.

Большая поддержка крупных лейблов, наверное, сводится к тому, насколько хорошо выходит или не выходит первый сингл. Но на Vagrant, похоже, больше семейная атмосфера, которая поддержала бы тебя, несмотря ни на что.

Моя точка зрения по поводу Vagrant такая – это был успех, а потом еще больший успех, и еще больший успех. И все это благодаря напряженной работе их команды. Когда появилась возможность выпустить сингл на радио, они восприняли это как выигрыш в лотерею. Они все равно собирались работать над альбомом в целом, независимо от того, получим мы [радиотрансляцию] или нет. И если бы мы ее получили, они чувствовали, что не смогут слишком на нее полагаться, потому что мы не могли рассчитывать еще на что-то, в то время как этого ожидают везде.

Когда ты стал самым продаваемым исполнителем на Vagrant, это как-то изменило динамику? Была ли какая-то ревность по отношению к тебе?

О, возможно. Я действительно чувствовал себя немного обособленным. Отчасти это было из-за меня. Как это называется – чувство вины нувориша? Но по сравнению с крупными лейблами, я чувствовал, что обо мне заботятся независимо от того, кто и сколько продал альбомов. Я был частью этого мирка, где мы все заботились друг о друге. Возможно, что-то из этого было наивным.

Был момент, когда эмо вошло в мейнстрим, и многие артисты добились успеха, но лишь немногие из этих альбомов на самом деле стали золотыми. Твой второй альбом на Vagrant, A Mark, a Mission…, был одним из немногих, преодолевших отметку в полмиллиона экземпляров. Каково было, с твоей