Уральский следопыт, 1982-02 - Журнал «Уральский следопыт»
Больше месяца лечился Твердохлеб и стосковался по полку, по товарищам.
Комбат хорошо знал Твердохле-ба. Расспросив про лечение и здоровье, рассказал, как лютуют вражеские снайперы, и объявил:
– Назначаю вас, товарищ старший сержант, начальником снайперской команды. Вместе с младшим сержантом Дрямовым будете учить молодежь… И еще одну задачку придется решать: пора кончать с Хитрым Фрицем.
Разостлав на столе карту, испещренную множеством разноцветных знаков, подполковник остановил острие карандаша возле цифр 212.2.
– Кажется мне, позиции Хитрого Фрица где-то на этой высотке.
В сгущавшихся сумерках Твердохлеб зашагал в команду. Из старых друзей – из, той знаменитой пятерки, которая два месяц назад была грозой для врага, остался один Володя Дрямов, но у него что-то случилось с глазами. Таджиев убит, Арефьев и Наливайко ранены. Потому-то обнаглели вражеские снайперы…
В команде уже слышали, что Твердохлеб вернулся в полк, и ждали. Все собрались возле землянки и слушали неторопливый рассказ Дрямова о том, как он одно время работал в паре с Твердохлебом.
– Наступали мы, а немцы кинулись в контратаку с правого фланга – роты две, не меньше. Мы с Твердохлебом как раз тут и находились. Бегут, значит, фрицы, стреляют на ходу, орут что-то. В середине цепи старший сержант разглядел двух офицеров и кричит: «Мой левый, твой – правый. Бьем!»
Дрямов сделал паузу, прослю-н.явил самокрутку и, затянувшись, продолжил:
– Выстрелили, значит, почти одновременно и скосили обоих. Потом ударили по пулеметчикам. Тут как раз подоспели наши минометчики – они меняли огневые позиции… В общем в том бою старший сержант пятерых фрицев уложил. А всего на боевом счету у него сто двадцать три фашиста…
– Вот она, сила! – воскликнул восхищенный ефрейтор Лобов.
Твердохлеб постоял, послушал и словно бы вынырнул из темноты:
– Привет товарищам по оружию. Прибыл для прохождения дальнейшей службы…
– Миша! – обрадовался Дрямов. – Ждем тебя. Проходи в наши хоромы – там разглядим тебя…
Посреди большой землянки между нар стоял устроенный из жердей столик, застланный газетами. На нем были разложены ломтики хлеба, луковица, банки с рыбными консервами «в собственном соку», кружок копченой, тронутой плесенью колбасы. На все эти яства падал свет самодельных «молний» из снарядных гильз.
– Что ж, давайте знакомиться. Меня вы знаете как кличут. А вас как?
– Ефрейтор Лобов!
– Рядовой Гаджиев!
– Рядовой Кобцев!
– Кобцев, говоришь? – переспросил Твердохлеб. – Сколько же тебе годков? Пятнадцать?… А не прибавляешь?
Кто-то усмехнулся, и при дрожащем свете коптилок видно было, как смутился Коляша Кобцев под пристальным взглядом старшего сержанта, но тут же нашелся:
– Вы не смотрите, что я маленький… Я ухватливый.
…Сильная оптика приближала Круглую. Еле различимые простым глазом предметы, казалось, были рядом – рукой подать. Вон на обгоревшем тополе каким-то чудом уцелел скворешник. На сухой ветке, топорща крылья, наверное, распевая, сидел скворец. Увидев его, сержант улыбнулся: «Даже птицы привыкли к войне. Кругом стрельба, а они хоть бы что».
Потом оптика приблизила и словно бы вырисовала кошку, Серая, худая и облезлая, она осторожно пробиралась по груде кирпичей, останавливаясь и озираясь. «Кошка на войне – на самом переднем крае. А может, кот?» – улыбнулся Твердохлеб. И в этот момент донесся звук одинокого выстрела. Кошка метнулась за камни, а старший сержант сразу нашел того, кто стрелял. Он еще раньше приметил немца. возившегося у пулемета, установленного на открытой площадке, правее сарая. Видимо, устранив какую-то неисправность, он дал для проверки короткую очередь. Все это видел Твердохлеб и даже разглядел продолговатое лицо немца со свисавшим на узкий лоб рыжим чубом. Вот он вновь приник к пулемету и, оглянувшись на сарай и ощерившись, дал длинную, с рассеиванием очередь.
В другой раз Твердохлеб снял бы пулеметчика, а сейчас не хотел и не мог поддаваться искушению. Он чувствовал, что где-то так же, как и он, тщательно укрывшись, враг терпеливо выслеживал свою очередную жертву.
Старший сержант перевел взгляд на сарай. Изучая каждую доску, подумал о том, что, наверное, не случайно поблизости от развалин расположился пулеметчик. Днем на переднем крае обычно стояла тишина, редко нарушаемая грохотом перестрелки. А пулеметчик, по всей видимости, должен был заглушать выстрел снайпера, отвлекать от него внимание.
Томительно текли минуты и часы. Уже и день подходил к концу, но он не дал ответа на многочисленные вопросы, волновавшие снайперов. Лишь перед вечером, когда пулеметчик опять послал длинную очередь, Твердохлебу вроде бы послышался глухой одиночный выстрел.
Ночью начал накрапывать дождь. Монотонный шорох его в листве словно бы глушил все звуки, и Твердохлеб задремал. Когда проснулся, дождь все еще шел. Значит, видимость ограниченная. Даже обычная перестрелка шла вяло, и Твердохлеб объявил после завтрака, что на передний край в такую погоду идти нет смысла.
После полудня Твердохлеб прилег, но долго ворочался, а потом вдруг поднялся, достал из вещевого мешка лист бумаги и присел опять к оконцу, едва пропускавшему свет. Он что-то писал, рвал и опять писал. Сложив листок привычным солдатским треугольником. Твердохлеб окинул взглядом землянку и, не найдя Кобцева, окликнул Лобова:
– Где Коляша?
– Баллистику изучает.
– Позови.
Коляша явился в один момент. На ходу поправив пилотку, щелкнул каблуками:
– Рядовой Кобцев прибыл…
– Есть тебе ответственное задание. Пойдешь в тыл полка, там найдешь портняжную мастерскую и вручишь вот эту записку Василию Петровичу Вострикову. То, что он даст тебе, принесешь сюда. Понял?
– Так точно!
Коляша сунул треугольник в карман гимнастерки. Выскочив из землянки и поправив волочившуюся по самой земле плащ-палатку, побежал по знакомой тропке. Чувствуя, как взмокла спина, остановился под густой елью передохнуть. Потрогал карман: как письмо? Осторожно достал повлажневший от пота треугольник. Интересно, что там написано? Что он должен принести? Если бы был в письме секрет, старший сержант запечатал бы его как следует или предупредил бы.,.
Утро нового дня застало снайперов на своих позициях.
Внимание Твердохлеба привлекла ворона, кружившая над колодцем и резко взмывавшая вверх. «Кого испугалась?… А ведь фашист может расположиться и в колодце?…»
Разглядывая сруб, Твердохлеб высмотрел возле него уцелевшую скамеечку. На нее когда-то ставились ведра, а теперь она, прикрыта хворостинами. Зачем?… Ага! Вон, оказывается, в чем дело! Скамеечка может служить упором для стрельбы, а хворост для маскировки.
В прицел Твердохлеб разглядел, как что-то блеснуло возле сруба, раздался выстрел, который заглушила длинная очередь. Враг там!
Твердохлеб досадовал: как же он раньше не разгадал вражескую уловку? Ведь хворост был замечен
