Уральский следопыт, 1961-07 - Журнал «Уральский следопыт»

– Я ухожу.

Лицо у Андрея было бледным, под глазами расплылись синие тени. Он так был напуган ночным происшествием, что даже не мог стыдиться товарищей.

На Долгой горе строили дома. До декабря жили в палатках. Фильмы тоже смотрели в палатке. Однажды во время киносеанса палатка под тяжестью снега рухнула; ну, было смеху.

Володя любит вспоминать те дни, он считает: чем труднее, тем веселее.

…Иногда в выходной день Володя надевает лыжи и идет на гору Качканар. Сначала путь его проходит по главной улице поселка. Он косится глазом на Доску почета, с которой, улыбаясь, смотрит на него лучший плотник стройки Володя Щелконогов. Балуют Володю на родине: эта фотография, потом квартира – отдельная, двухкомнатная, со всеми удобствами. Володя первый раз живет в такой.

Перевалив гору Долгую, он стремительно въезжает в пятый микрорайон. Тут стоят дома для горняков. Строит их Володина бригада. Больше тридцати уже поставили – чуть ли не по два дома на каждого члена бригады.

Картина с Качканара открывается уже непохожая на ту, какую Володя в первый раз увидел со своим другом Витькой. Лесные волны седы от снега. По берегам застывшей Выи голо, лес вырублен, уже этой весной здесь начнет собирать свои воды Качканарское море. Тайга тут и там прорезана дорогами. К небу поднимаются дымы над новыми поселками и заводами. Стройка раскинулась на нескольких десятках квадратных километров.

Глядя на все это, Володя чувствует себя счастливым. Но его счастье чуточку неполное, есть в нем какая-то грустинка. Это оттого, что рядом с ним не стоит его друг Витька.

Где ты, Витька? Отзовись! Неужели магниты твоей родины не зовут, не притягивают тебя к себе? А сколько дел здесь! И как нужны твоя смышленая, изобретательная голова и твои хорошие, умелые руки!

Выговор

Котлован под корпус крупного дробления походит на гигантскую подкову. Высота этой подковы ни много ни мало – девяносто метров. Котлован опоясан как бы ступенями. Хороши «ступеньки» – каждая высотой в пятнадцать метров! Кому шагать по ним?

Высота скрадывает размеры, люди внизу – какие-то странные гномы: у них будто только голова и короткие ноги, а туловища совсем нет. Экскаватор – чуть побольше игрушечного. К нему подходит игрушечный самосвал. Из зубастого ковша экскаватора в железный кузов сыплются камни; удары долетают наверх приглушенными, словно камни завернуты в тряпки. Но заметно, как самосвал под их тяжестью приседает на своих резиновых лапах.

Перед экскаватором рядком стоит несколько самоходных станков канатно-ударного бурения. Гусеницы у них пристроены по бокам, и поэтому станки напоминают изготовившихся к прыжку, поджавших длинные, голенастые ноги кузнечиков. Хоботы у этих больших металлических кузнечиков ходят вверх-вниз, вверх-вниз.

Там, где подкова размыкается, из котлована поднимается дорога. Вокруг бело от снега, а дорога черная. По ней ползет вверх нагруженный самосвал. С каждой минутой он увеличивается в размерах, а когда, выбравшись на поверхность и развернувшись, проходит мимо, я удивляюсь его мощи: колеса в рост человека, покрышки на них обтерлись, без рубцов, «лысые», как говорят шоферы; под колесами плавится лед и снег, оттого-то дорога -и черная.

Внизу, на дне котлована, что-то произошло. Перестали двигаться хоботы кузнечиков, замер ковш экскаватора, люди стали сбиваться в одну кучу.

По черной дороге я отправился вниз. Там снова все приобрело нормальные размеры. И люди были как люди, рослые и красивые в своей рабочей одежде. Нет, не все; вон посредине толпы крутится обеспокоенный человечек, и такой он толстый в своем черненом полушубке, маленький, коротконогий, словно я смотрю на него сверху. Этого человека хоть положи, хоть поставь – одного роста будет.

Он то и дело заглядывает куда-то вверх, а поскольку шея у него не гнется, или, вернее, шеи у него совсем нет, то он изгибается всем телом в сторону.

– Ай-яй-яй! – говорит он тонким, жалобным голосом. – Какая напасть! Треснула скала. От мороза, что ли? Ведь упадет. Работать под ней нельзя.

– Как же быть, мастер? – обращается к толстяку длинный, узколицый парень с нагловатыми, насмешливыми глазами.

– Взрывать скалу придется, – говорит, точно жалуется, мастер. Он все еще, неловко изогнувшись, смотрит вверх. – Вот если бы по третьему горизонту прогнать канатно-ударный станок, быстро подготовили бы скалу под взрыв. Но станок не прогнать – узкая терраса. Вручную надо разбуривать. Два дня уйдет. Ай-яй-яй! – он чуть не плачет. – План летит. Все летит! Выговоры летят!

Узколицый парень трогает мастера за плечо и, понимающе улыбаясь, предлагает:

– Послушай. Давай я проведу станок до скалы.

Мастер распрямляется, смотрит ошалело на парня и машет короткими руками:

– Ты, Ремейко, че в своем уме! Если что случится, кто в ответе? Я. Кто под суд пойдет? Я. Ни в коем случае!

Ремейко наклоняется над мастером, прищуривается и тихо шепчет только ему одному:

– Сделаем так: ты ничего не знаешь, станок я веду самовольно.

Мастер молчит, глаза у него бегают по сторонам и никак не хотят встретиться со взглядом Ремейко.

– Ну, я пошел, – бодро заявляет Ремейко, будто уже получил согласие.

Скоро мимо толпы рабочих, дробя комки глины, протарахтел самоходный станок. Он бойко взбирался по черной дороге, вьющейся между обрывистыми концами подковообразного котлована. Когда станок достиг половины дороги, он сбавил скорость и стал осторожно въезжать на террасу, перепоясавшую котлован как раз посредине.

На дне котлована все примолкли. Тухли в зубах рабочих забытые папиросы.

Над станком сорокапятиметровая отвесная стена, красноватая, изрезанная ручейками белого снега. Под станком такая же сорокапятиметровая стена, только совсем красная, без снега. А станок будто висит, подвешенный за нитку. Но ему, кажется, ничто не угрожало. Он шел и шел вперед. Вдруг крайняя гусеница наполовину повисла в воздухе. Мастер охнул, закрыл глаза и присел.

Когда он открыл глаза, станок уже был у злополучной скалы, грозившей обвалиться.

Ремейко помахал из кабины рукой. И тогда внизу все враз вздохнули, заговорили, заширкали спичками.

Скоро донеслись размеренные удары штанги о камень.

Мастер обвел рабочих повеселевшими глазами и сказал:

– Ай-яй-яй!

Но мастер повеселел несколько преждевременно. По дороге в котлован торопливо спускался начальник управления. Еще издали он закричал:

– Здесь что, цирк или стройка? Скоро по канатам начнете ходить! Твоя выдумка? – он гневно оглядел неповоротливую фигуру мастера, потом закинул голову, с минуту смотрел на станок, спросил:

– Кто машинист?

– Ремейко Станислав Дмитриевич, – скороговоркой ответил мастер.

Начальник еще раз поглядел на террасу, где работал