Искатель, 2001 №11 - Тэлмидж Пауэлл

— Какое обстоятельство?

— Полтергейст часто переезжает вместе с хозяевами.

— Такси берет?…

Я положил трубку. Почему о всяких HЛO, духах, чудесах, воспрянувших покойниках, ворожеях, прорицателях, эктрасенсах много пишут и говорят? Потому что журналистам нужна сенсация, а экстрасенсам — реклама.

В конце дня позвонила Поскокцева и неуверенным до беззвучности голосом сообщила, что муж начал процедуру покупки квартиры. И поблагодарила:

— Спасибо за совет.

— Антонина Михайловна, а что голос бессильный?

— Бронхит мучает.

Я пожелал ей здоровья и счастливой жизни на новом месте. Мысленно пожелав, чтобы подлый полтергейст не увязался за ними в трехкомнатную квартиру. Теперь можно с легким сердцем закрыть материал. А как же я, современный человек, находясь в здравом уме и твердой памяти, объяснил хотя бы для самого себя проделки полтергейста?

Злился Поскокцев на жену и ударил — рука сработала рефлекторно. Такое случается: сделаешь, а думаешь потом. Ну, и летающая кастрюля… Почему летела? А почему у капитана Оладько «Макаров» самопроизвольно пальнул в кобуре на боку? Постановление об отказе в возбуждении уголовного дела я решил сочинить утром на свежую голову.

Но утро оперативника непредсказуемо, как выходки полтергейста. В девять часов начальник уголовного розыска собрал нас в своем кабинете и швырнул на стол пачку газет, испещренных красно-червячными карандашными извивами. Под однотипными заголовками. «Ушел и не вернулся», «Куда пропал дед Федор?», «Исчезновение бабушки Веры», «Старик прописался на свалке», «Пожилых забирает HЛO?», «Быть одиноким и старым опасно», «Зачем старику отдельная квартира?…»

У майора был к нам только один вопрос, который он выразил коротко:

— Ну?

Правда, к краткому вопросу пристегнул непечатное послесловие. И пошло-поехало… Две недели мы стояли на ушах. Прочесали пару крупных свалок и нашли там не одного «прописанного» старика, а человек десять, живших в пещерах, землянках и ящиках. На кладбище эксгумировали из безымянных могил два трупа убитых и похороненных без всякого следствия старух. На чердаках и в подвалах сидели бомжи: без имущества, без одежды и без памяти. Все эти люди по глупости или по пьянке лишились своих квартир. Почерк обмана был настолько един, что мы скоренько вышли на шайку из пяти человек и всех загребли.

За недосып и недоед нас наградили сутками отдыха. Как оттянуться? Я предложил сходить в театр, Тюнин — в филармонию, Оладько — в консерваторию. Найдя консенсус, мы оказались в кафе «Эммануэль».

Небольшой многоуровневый зал: мы сидели на нижнем уровне и над нами как бы нависали нежно-кремовые дамские колени. Верхнего света не было — на каждом столике горели настольные торшеры. Разные и затейливые: нас высвечивала матовая виноградная кисть, прикрытая зеленым стеклянным листом. Меня привлекла салфетка, на углу которой авторучкой был написан телефон. На салфетке ребят тоже чернели номера, и все разные. Я удивился:

— Домашние телефоны директора, шеф-повара и бухгалтера?

— Телефоны девочек по вызову, — сказал Оладько.

— Кафе «Эммануэль», — объяснил Тюнин.

Мы обсудили заказ. Учли интересы каждого, которые сложились в волю общую. Я предложил:

— Хочется картошки с селедочкой.

— Нас неправильно поймут, если не возьмем чего-нибудь культурного, например, кролика в лимонном соусе, — сказал Оладько, наш старший товарищ.

— Нас совсем не поймут, если не возьмем водки, — добавил Мишка Тюнин.

— Надо по-людски: только звери едят и не выпивают, — согласился я.

Мы заказали оговоренную еду и бутылку водки «Адреналин». Звери едят и не только не выпивают, но и не разговаривают. Пропустив по рюмке, мы повели беседу. Об обидах. А обижает нас не преступник и не начальство — обижает нас собственный народ. Я вспомнил:

— Журавлева увольняют. «Телега» на него поступила от гражданки, что якобы ударил ребенка…

— Ага, ребенку шестнадцать лет и финка в кармане, — сказал Тюнин.

— У Журавлева трое детей, — вспомнил Оладько.

— И все не его: когда работал милиционером на вокзале, по жалости усыновил трех подкидышей, — добавил я.

— Нас и ругают ни за что, и хвалят по дури, — длинно заговорил Тюнин. — В газете статья… Собрались мафиози со всего региона хоронить авторитета. И корреспондент отвешивает нам комплимент: мол, милиция сработала грамотно и не допустила разборок. Ни хрена себе подход! Хвалят за то, что бандиты мирно разъехались убивать и грабить. По-моему, если бы они перестреляли друг друга — вот была бы хорошая работа милиции…

— Ребята, — остановил его Оладько, — еще в царской России офицеры, дворяне, интеллигенция не любили полицейских и сыскарей. Смотрели на агентов сверху вниз. А эти агенты отдавали за них жизнь.

Мы выпили по второй рюмке. В кафе стало уютнее и на душе теплее. Кролик в лимонном соусе был хорош, а селедка с картошкой и того лучше. Но я знал, что душа поет не от водки и не от кролика — оттого, что рядом мои ребята, надежные, как бронежилеты.

— Работаем, мы, братцы, вхолостую, — сказал Тюнин. — Ловишь, бегаешь, супа не ешь… Приземлил. Глядь, и года не прошло, как бандюга уже на свободе.

— Потому что условно-досрочное освобождение, адвокаты, залоги и амнистии, — поддержал я.

— Потому что права человека, — не согласился Оладько. — И заметьте: права человека у преступника. У потерпевшего никаких прав.

Мы выпили. Кролик в лимонном соусе был какой-то особенный, очень мелкой породы. Поэтому мы взяли еще по свиному шашлыку, исходя из того, что поросенок крупнее кролика. Кто-то из нас счел, что шашлык слишком жирен; кто-то из нас нашел, что в нем мало луку; кто-то из нас решил, что шашлыки мелковаты. Тюнин продолжил наболевшую тему:

— Поэтому из милиции кадры бегут. Майор Цыплаков ушел в науку. Пишет диссертацию на тему «Тяжелый рок, как выражение сексуальности подростков».

— Не так. «Иномарка, как показатель интеллекта нового русского», — поправил его Оладько.

— А что? — согласился я. — Один боксер получил звание кандидата педагогических наук за диссертацию «Удар в печень».

Тут Оладько на правах старшего товарища обнаружил, что бутылка пуста, как карман бомжа. И он, как старший товарищ, заказал вторую, правда, спутал названия и вместо водки «Адреналин» потребовал водку «Анальгин». Тюнин установил, что свиные шашлыки мы съели, и заказал по куску мяса еще более крупного, чем поросенок, животного. Я тоже не сидел без дела и, осмотрев зал, углядел в углу стойку бара с барменшей.

Надо сказать, что вторая бутылка время убыстрила. Где-то на предпоследней рюмке, я заметил, что барменша поглядывает в нашу сторону с загадочным интересом. Я поделился с ребятами. Оладько хмыкнул:

— Это Кома.

— Кто? — переспросил я.

— По паспорту Камилла Петрова.

— Все Петровы — пьяницы, — изрек Тюнин.

— Вот Ивановы выпивают умеренно, — поделился и я жизненным наблюдением.

— А Сидоровы вообще люди хорошие, — заключил Оладько.

Мы прикончили вторую бутылку и впали в