Искатель, 2001 №11 - Тэлмидж Пауэлл
— Мы знакомы, — признался Оладько и поманил ее.
Барменша подошла. Распахнутый жакет с оперением, брючки на ремне с полосками из крокодиловой кожи… Красные губы большого рта раздвинулись в широкой улыбке… Весомая грудь, казалось, колышется, будто от ветерка…
— Кома, скучаешь? — спросил Оладько.
— У меня там маленький телевизор. Смотрю сериалы, — ответила она низким с легкой сипловатостью голосом и добавила: — В Россию едут американские специалисты ставить «мыльные оперы».
— А мыло чье? — заинтересовался Мишка Тюнин.
Ответить она не успела. Подошедший сзади мужчина ласково обнял ее и встал перед нами, видимо, желая познакомиться. Камилла представила его:
— Мой бойфренд Яша.
Бойфренд Яша гипнотически уставился на меня, а я в свою очередь не мог отвести взгляда от его круглой лысой головы, размеченной пятнами и кляксами. Так и не отводя взгляда, я поздоровался:
— Привет, Поскокцев!
В какой-то песне поется: «Мои мысли, мои скакуны». Вот и мои заскакали, как зайцы от охотника. В деле о полтергейсте присутствовали доллары. Допустим. Но теперь в деле появилась широколицая Кома. Ищи женщину… Да я и не искал — сама возникла. Доллары и женщина. Ничтожно мало информации для беспокойства и тем более для того, чтобы мысли запрыгали скакунами.
Но Рябинин утверждает, что для размышлений количество фактов не так уж и важно. Как он говорит: много знающий, но не размышляющий, уступает мало знающему, но думающему. Итак, у меня появился новый факт, из которого вытекает…
Из него вытекает только одно — проверку материала надо продолжить.
Я попытался размышлять. Какая информация прибавилась? У Поскокцева есть любовница. Ну и что? Разве это имеет отношение к полтергейсту? Много знающий, но не размышляющий, уступает мало знающему, но думающему. Следователю прокуратуры удобно размышлять, он в кабинете сидит; место работы оперативника — многомиллионный город. Мы размышляем на ходу.
Поскольку я был на ходу — ехал в РУВД, — то мои мысли приняли другое направление. Кому нужно, чтобы я разобрался с этим полтергейстом? Государству? Оно с Чечней разобраться не может. Начальнику уголовного розыска? Ему надо, чтобы я поскорее скинул этот материал и освободился. Надзирающему прокурору? Ему лишь составь мотивированное постановление об отказе в возбуждении уголовного дела.
Но есть человек, которого касаются и доллары, и любовница. Жена Поскокцева. Так пусть она мне поможет…
Я вновь подождал Антонину Михайловну. Она вышла и, узнав мою машину, приблизилась с заметной неохотой. Ага, значит, и ей мой розыск не нужен. Сев рядом, она опередила мои вопросы:
— Яша квартиру купил.
— И какую?
— Ту, которую наметил. Трехкомнатную, в центре.
— Уже переехали?
— Нет, но деньги отданы и сделка оформлена.
Опять сомнения. Чего после драки махать кулаками? Но ведь розыск и расследование — это и есть махание руками после драки. Я уже приучил себя доделывать все до конца; вернее, приучил себя делать то, что кажется бессмысленным. Сколько раз бессмыслица оборачивалась веским доказательством!
— Антонина Михайловна, вы должны мне помочь.
— В чем?
— В доведении дела до конца.
— Мы же скоро переедем…
— Ученый энергоэколог предупредил, что полтергейст может переехать вместе с вами.
— Каким же образом?
— Видимо, в мебели или в посуде.
— Господи, хуже тараканов.
Я опять ехал с ней на Вербную, потихоньку незаметно изучая ее профиль. Казалось бы, женщина избавляется от дурацкого наваждения, переезжает, а в лице ни радости, ни облегчения. Щека — та, которая ко мне, — стянута сухой заботой. По-моему, она похудела еще больше и еще сильнее заострились ее скулы. Поскокцева спросила, глуховато и неуверенно:
— Чем же я могу помочь?
— Антонина Михайловна, мне надо узнать, что происходит в квартире, когда вас нет дома.
— Меня… одной?
— Обоих, — соврал я, хотя меня интересовало, что происходит в квартире, когда дома один Поскокцев.
— Что я должна сделать?
— Полка на кухне, откуда летела посуда… Спрятать там вот эту штуку.
Я показал ей портативный диктофон с флеш-памятью и приставкой, способный записывать звук в течение пятнадцати часов.
Она глянула на нее с сомнением:
— Надо посоветоваться с Яшей.
— Ни в коем случае!
— Почему?
Как ей объяснить, не упоминая Камиллы? Как объяснить, что официальную прослушку мне никто не разрешит? Как объяснить, что все это делается в ее же интересах?
— Антонина Михайловна, полтергейст не любит коллективных мероприятий. Он предпочитает тайны. Может возненавидеть человека и вредить ему…
— Меня-то он и ненавидит.
— Верно. Поэтому подслушивание с вашей стороны он найдет естественным. А если муж, то полтергейст обидится и швырнет магнитофон на пол. Потом мы Якову все расскажем.
Как говорят блатные, лепил я горбатого напропалую. Лишь бы уговорить. Посомневавшись, она согласилась. Я показал, что и где нажимать:
— Поставьте на край полки и замаскируйте посудой.
Поразмышляв, я решил обратиться к женской интуиции: уж если оперативник чует неладное с ее мужем, то неужели ей сердце ничего не подсказывает? А если подсказывает, то женщина должна быть моим союзником.
— Антонина Михайловна, дайте мне слово, что ничего не скажете мужу.
— Хорошо, — пообещала она — не словом, а, скорее, твердой улыбкой.
У следователя прокуратуры Рябинина я не был с месяц. Он по этому поводу выразил нечленораздельное удивление: мол, разве не о чем поговорить? Волосы лохматы, очки большие, вид усталый… В кабинетике накурено, на столе две чашки с остатками кофе.
— Сергей Георгиевич, были гости?
— Журналистка.
Он достал из шкафа чистую чашку для меня. Пожалуй, Рябинин единственный в прокуратуре, кто позволял себе распивать кофе в кабинете, что прокурором района считалось признаком безделья.
Я предположил:
— Поругались?
— А как же? Журналистка специализируется на криминальной тематике и пишет: «Цель наказания — помочь преступнику». Значит, мы тут вроде воспитателей.
— А в чем цель наказания, Сергей Георгиевич?
— Цель наказания, прежде всего, в защите общества от преступников.
Мы долго костили журналистов за поверхностность, за кровавые репортажи, за трогательное отношение к преступникам и за пренебрежение к потерпевшим, за жажду сенсаций. Потом перешли на своих коллег — оперативников-следователей, которым досталось не меньше, чем журналистам. Злословили? Нет, встретились единомышленники, хотя одному было пятьдесят, а второму меньше тридцати. Рябинин рассказал про следователя, который убийство не сумел отличить от инсценировки; я поделился впечатлением от выступления по телевидению начальника РУВД. Сергей Георгиевич оживился:
— Боря, а знаешь, почему рассказы следователя кажутся сухими и неинтересными? Потому что следователи умалчивают о своих поисках
