Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак
Но чудесное? — скажут — все эти рассказы о чудесах? Не одного Штрауса, но и многих других они так испугали, что они ради них решительно отрицали достоверность Евангелий. Надо считать великим прогрессом, сделанным исторической наукой за минувшие 30 лет, то, что она научилась судить об этих рассказах с большим пониманием и доброжелательством и тем самым открыла возможность пользоваться также и ими, как историческими источниками. Считаю своим долгом как перед вами, так и перед самим вопросом определить вкратце отношение новейшей науки к этим рассказам.
Мы знаем, во-первых, что Евангелие создавалось в такое время, когда чудеса, можно сказать, были делом почти обыденным. Человек чувствовал себя всюду окруженным атмосферой чуда не только в религиозной среде. Мы сегодня, исключая некоторых спиритистов, привыкли связывать вопрос о чуде исключительно с вопросом о религии. В то время было иначе. Источников чуда было много. Конечно, всюду предполагалось действие какого-нибудь божества — бог творит чудо; — но не ко всякому же богу имели религиозные отношения. К тому же тогда еще не имели того строгого понятия, которое мы связываем со словом «чудо»; ведь оно выросло только после ознакомления с законами природы и их действием. До того и не могло быть верного понимания того, что возможно, что невозможно, что составляет правило, что исключение. Там, где насчет этого царит неясность, где вопрос об этом вообще не ставится строго, там и не бывает чудес в собственном смысле этого слова. Нарушение связи природных явлений не может быть ощущаемо тем, кто об этой связи ничего не знает. Поэтому чудеса в то время и не могли иметь того значения, которое они имели бы для нас, если б они случались теперь. Для них все чудеса были лишь необыкновенными событиями, и если они все же составляли особый мир, то ведь никто не сомневался, что этот иной мир очень часто таинственным образом вторгался в наш обыденный. Не только вестники богов, но и маги, и кудесники владеют частью чудодейственных сил. Значение «чудес», таким образом, подавало повод к нескончаемым прениям: то их ценили очень высоко и связывали с ядром религии, то о них отзывались пренебрежительно.
Мы знаем, во-вторых, что о выдающихся личностях рассказывались чудеса не только через много лет после их смерти или даже через несколько лет, но и сейчас же, часто на другой же день. И надо считать предрассудком, если рассказы отвергаются или приписываются более позднему времени по одной той причине, что в них содержится и чудесное.
В-третьих, в нас непоколебимо убеждение, что все происходящее в пространстве и времени подчиняется общим законам движения и что, следовательно, в этом смысле, т. е. как нарушение законов природы, не может быть чудес. Но, вместе с тем, мы признаем, что религиозный человек, — если он действительно проникнут религией, а не только верит в религию других, — вполне уверен, что он не заключен в цепь слепых и беспощадных явлений природы, но что эти самые явления служат высшим целям или же что к ним при помощи внутренней божественной силы можно отнестись так, что все «будет к лучшему». Этот опыт, — я бы выразил его сущность следующими словами: «мы в состоянии освободиться от власти преходящего и от служения ему», — при отдельном переживании всегда будет ощущаться как чудо; он неразрывно связан со всякой более возвышенной религией: она рушилась бы, если б от него отказалась. И этот опыт имеет значение не только в жизни личности, но и в великом ходе истории человечества. Но каким строгим и ясным должно быть мышление религиозного человека, если он при всем том крепко держится уверенности в непреложности становления в пределах пространства и времени! Кто может удивляться, если даже выдающимся умам не удавалось провести строгую границу между этими областями? И так как все мы живем не столько понятиями, сколько представлениями, и выражаемся символическим языком, то как нам представить себе божественное и освобождающее, как не могучей силой, вторгающейся в связь природных явлений, разрывающей и даже упраздняющей ее? Это представление, хотя оно только плод фантазии, символ, просуществует, вероятно, так же долго, как и сама религия.
В-четвертых, наконец, законы природы ненарушимы; но силы, действующие в них и находящиеся во взаимодействии с другими силами, нам далеко не все известны. Даже в нашем знании физических сил и их действий есть еще много пробелов; а о силах психических мы знаем еще менее. Мы видим, что сильная воля и убежденная вера влияют и на телесную жизнь и вызывают явления, которые нам кажутся чудесами. Кто же до сих пор с точностью отмежевал область возможного и действительного? — Никто. Кто может установить границы влияния души на душу, души на тело? — Никто. Кто посмеет утверждать, что все, поражающее нас в этой области, основано на обмане и заблуждении? Чудес, конечно, не бывает; но чудесного и необъяснимого много. Так как нам это ныне известно, мы стали осторожнее и сдержаннее в своих суждениях о сообщаемых из древности чудесах. Мы не верим и никогда больше не будем верить, что земной шар прекратил свое движение, что ослица заговорила, что буря на море унялась от одного слова; но что хромые стали ходить, что слепые прозрели, что глухим был возвращен слух, — этого мы не можем a priori отвергать как простую иллюзию.
Предоставляю вам самим подвести итоги сказанному и установить правильное отношение к евангельским рассказам о чудесах. В частных случаях, т. е. в применении к конкретным рассказам, всегда останется некоторая неуверенность. Насколько я могу судить, тут можно различить следующие группы: 1) рассказы, основанные на градации естественных событий, произвевших сильное впечатление; 2) рассказы, основанные на изречениях и притчах, или на перенесении внутренних переживаний во внешний мир; 3) такие, которые возникли из старания выставить исполнившимися ветхозаветные пророчества; 4) такие, которые сообщают о поразительных исцелениях духовной силой Христа: 5) не поддающиеся объяснению. Очень замечательно
