Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак
Далее есть еще один пункт, на который следует обратить внимание. Первые христиане жили в ожидании близкого пришествия Христа. Эта надежда составляла чрезвычайно сильное побуждение к презрению всего земного и всех радостей и скорбей мира сего. В этом расчете они ошиблись — приходится сознаться в том безо всяких оговорок; но все же он им послужил могучим стимулом к возвышению над мирскими делами, он их научил считать малое малым и великое великим, отличать бренное от вечного. В истории религии это — повторяющееся явление: новая великая религиозная идея, действующая сама по себе убедительно, сопровождается коэффициентом, повышающим и укрепляющим это действие. Каким рычагом со времен св. Августина служила мысль о предопределении при каждом новом переживании греховности и благодати; а идея эта ведь не происходила от этого переживания! А сознание своего избрания, увлекавшее приверженцев Кромвеля и воодушевившее пуритан по сю и по ту сторону океана, — ведь и оно также было лишь коэффициентом! А отречение от собственности, — какой опорой оно послужило новому благочестию, развившемуся в средние века из религиозного переживания св. Франциска; — а ведь и оно было лишь обособленной силой! Эти коэффициенты, — а к ним для апостольского времени можно причислить и убеждение в действительном явлении Господа после Его смерти на кресте, — учат, что и самое сокровенное, религия, развивается не само по себе, растет не отдельно, не независимо, но, так сказать, в оболочках, без которых оно обойтись не может. Но для апостольского времени весьма важно познание, что, несмотря не только на энтузиазм, но и несмотря на чрезвычайно возбужденные загробные надежды, задача освящения земной жизни не была оставлена в стороне.
Те три пункта, которые мы выдвинули как самые важные для характеристики древних христиан, могли собственно иметь место и в рамках иудаизма в соединении с синагогой. И там можно было признать Христа Господом, связать новое событие с религией предков и обратить братский союз в иудейское общество. Первые общины в Палестине приняли именно эти формы. Но, развиваясь мощно, эти новые начала все же шли много дальше иудаизма: Христос — Господь, но не для одного Израиля; он Господь истории, глава человечества. Новое испытание непосредственного общения с Богом упраздняло древний культ с его посредничеством и жрецами. Братский союз — он выше всех других союзов и лишает их всякого значения. Внутреннее развитие, заключавшееся динамически в новом ростке, началось сразу.
Оно не было основано ап. Павлом; уже до него и наряду с ним неизвестные нам, непрославившиеся христиане в рассеянии принимали там и сям язычников в новый союз, устраняя частичные и уставные требования закона объяснением, что их надо понимать в чисто духовном смысле и символически.
В одной отрасли иудаизма вне Палестины это объяснение давно практиковалось, хотя и по другим причинам, и там готовилось посредством философских толкований такое освобождение иудейской религии, которое подняло ее на высоту духовной, мировой религии. Это развитие могло показаться ступенью к христианству, и в некоторых отношениях оно таковой и стало.
Христиане считались с нею. Этим путем можно было достичь постепенного освобождения от исторического иудаизма и его отживших религиозных законов. Но нельзя было твердо рассчитывать на подобный результат. Пока не было ясно выражено, что со старой религией покончили, всегда надо было опасаться, что в грядущем поколении старые требования появятся вновь в буквальном значении. В истории религий можно насчитать десятки таких попыток устранения унаследованных, но устаревших форм жизни и культа посредством перетадковывания. Успех как будто обеспечен, души благоприятно настроены к новому — и вдруг старое водворяется вновь: буквальный смысл ритуала, требника, официального учения оказывается сильнее всего остального. Если какая-нибудь новая религиозная идея в самом критическом пункте — остальное не так важно — не будет в силах покончить с прошлым, не создаст себе «тела», то она не удержится и погибнет. Нет более консервативного и живучего явления, чем учрежденная религия; чтобы ей можно было уступить место новой форме, с прежней необходимо покончить.
Поэтому и в апостольское время нельзя было ожидать прочного успеха от переделывания и перетолковывания закона с целью расчищения места для новой веры и с тем, чтобы сблизить ее со старой религией. Непременно кто-нибудь должен был выступить и объявить, что старое отменено; надо было указать, что следовать старому — значить грешить; надо было показать, что все обновилось. Совершил это апостол Павел, и в этом подвиге состоит его историческое величие.
Ал. Павел — самая ясная личность в истории древнейшего христианства; тем не менее о его значении судят разно.
Всего несколько лет тому назад мы слышали от выдающегося протестантского богослова, что ал. Павел благодаря своей раввинской учености стал губителем христианской религии. Другие, наоборот, называют его настоящим основателем этой религии. Но великое множество близко его знающих утверждают, что он действительно был тот, который понял Учителя и продолжал начатое Им дело. Это суждение совершенно правильно. Называющие его губителем никогда не чувствовали теплоты души этого человека, они видят лишь его внешность и ученость; а превозносящие или критикующие его как основателя религии принуждены признаться, что в главнейшем пункте он сам себя опровергает и что увлекавшее и поддерживавшее его сознание было лишь иллюзией и самообманом. Мы же, не желая быть мудрее истории, знающей его только миссионером Христа, и опираясь на собственные его слова, в которых
