Раннее христианство. Том II - Эрнест Жозеф Ренан
Наибольшие скептики часто оказываются самыми убежденными и самыми бескорыстными людьми. Те, кто основал у вас религиозную и политическую свободу, те, кто в целой Европе создал свободу исканий и мысли, кто трудился над улучшением судьбы человечества, и те, кто еще, без сомнения, найдет способ бесконечного ее улучшения, — все искупили или искупят свое доброе дело; никто никогда не получает награды за то, что делает для счастья человечества. А между тем, у этих людей всегда найдутся подражатели. Всегда найдутся неисправимые, осененные духом Божества, чтобы продолжать их дело; они будут жертвовать своим личным интересом истине и справедливости. И они избрали лучшую долю! Что-то говорит мне, что тот, кто, не зная хорошенько зачем, из простого благородства своей натуры взял на себя в этом мире чрезвычайно неблагодарный жребий поступать хорошо, был истинным мудрецом и умнее эгоиста, открыл настоящий путь своей жизни.
I
Вы ждете, чтобы я воскресил перед вами одну из тех страниц религиозной истории, которые наиболее ярко освещают только что высказанные мною мысли. Эпоха раннего христианства представляется нам самым героическим эпизодом в истории человечества. Никогда человек не извлекал из своего сердца больше преданности, больше любви к идеальному, чем в первые полтораста лет после нежного галилейского видения, начиная с царствования Тиберия и до смерти Марка Аврелия. Никогда еще религиозное сознание не было более творческим и с большей авторитетностью не создавало законов будущего. Это необычайное, не знающее себе равного движение вышло из недр иудейства. Но вряд ли бы одно иудейство оказалось способным завоевать весь мир. Нужно было, чтобы молодая и смелая школа, выросшая на лоне иудейства, приняла отважное решение отречься от большей части Моисеева ритуала. Нужно было, в особенности, чтобы новое движение было перенесено на почву Греции и Рима и, в ожидании варваров, сделалось как бы закваской в сердце этих европейских рас, помогших человечеству выполнить его судьбы.
Прекрасную тему развернет перед вами тот, кто будет призван изложить вам все, что внесла в это великое общее дело Греция! Мне вы поручили выяснить роль Рима. По времени дело Рима стоит впереди. Только в первой половине III века греческий гений, с Климентом Александрийским и Оригеном во главе, действительно овладевает христианством. Между тем, Рим уже со II века — я надеюсь вам это показать — начинает оказывать решающее влияние на церковь Иисуса.
Рим, в известном смысле, распространил в мире христианскую религию так же, как распространил цивилизацию, как создал идею центрального правления. Но как распространенная Римом цивилизация не была мелкой, узкой и суровой культурой древнего Лациума, но той великой и широкой цивилизацией, которую раньше создала Греция, так же и та религия, которой, в конце концов, послужил опорой Рим, не была тем жалким суеверием, которое удовлетворяло грубых первоначальных обитателей Палатина. Это было иудейство, т. е. именно та религия, которую больше всего ненавидел и презирал Рим, — та самая, которую он считал уже дважды или трижды окончательно побежденной во славу своего собственного национального культа.
Древняя религия Лациума представляла собою что-то хилое и бледное; в течение нескольких веков она удовлетворяла расу с довольно скудными духовными и моральными потребностями; нравы и социальные обычаи ей почти что заменяли религию. Как прекрасно доказал Буассье, никогда не существовало более ложного представления о божестве. В римском культе, как, впрочем, и в большинстве древних италийских культов, молитва представляла магическую формулу, действующую в силу своего собственного значения, совершенно независимо от внутреннего настроения молящегося; к молитве прибегают исключительно с корыстной целью; боги, заботящиеся о всех нуждах человека, перечислены в особых списках — indigitamenta. Не нужно только ошибаться: если не назвать бога его настоящим именем, тем, к которому он привык, — он, пожалуй, способен не услышать или не понять молитвы. Богов этих, в сущности оказывающихся силами природы, бесчисленное множество[1]. Есть маленький бог, заставляющий ребенка испускать его первый крик (Vaticanus); другой присутствует при его первом слове (Fabulinus); третий учит его есть (Educa); четвертый — пить (Potina); пятый заставляет спокойно лежать в люльке (Cuba). Словом, кумушка у Петрония была права, говоря про Кампанию: «Эта страна так населена богами, что в ней легче встретить бога, чем человека». Наряду с этими мелкими божествами существовали бесконечные серии аллегорий или обожествленных абстракций — страх, кашель, лихорадка, Fortuna virilis, Pudicitia Patricia, Pudicitia plebeia, Securitas Saeculi, гений таможни (или городской заставы)[2] и, кроме того (и это было, по правде говоря, великим божеством Рима), Salus Populi Romani. Это была религия гражданская в полном смысле слова, религия государства по преимуществу; в ней не было ни одного священнодействия, не связанного с функциями государства. Отец имел право жизни и смерти над сыном; но если этот сын занимал хотя бы какую-нибудь должность в государстве, отец при встрече с ним слезал с лошади и склонялся перед сыном.
Результатом этого преимущественно политического характера римской религии было то, что она навсегда осталась религией аристократической. Человек мог стать первосвященником, как становился претором или консулом; домогаясь этих религиозных функций, не нужно было подвергаться никакому экзамену; человек не запирался на время в семинарию, не спрашивал себя, есть ли у него призвание к духовной деятельности. Он должен был только доказать, что хорошо служил своему отечеству и храбро сражался в такой-то битве. Не существовало никакого пастырского духа; эти гражданские первосвященники оставались людьми холодными, практическими и ничуть не думали,
