Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак
Еще не прошло ста лет с тех пор, как Фихте после ужасного поражения нашего отечества произнес здесь в Берлине свои знаменитые речи. О чем он говорил в них? Конечно, он начал с того, что, как в зеркале, показал народу своему его грехи и их последствия: легкомыслие, безбожие, самонадеянность, ослепление, слабость. А дальше о чем? Призывал он просто к оружию? Но ведь именно с оружием они и не умели обращаться; оно было вырвано из их бессильных рук. Он их призывал к покаянию, к внутреннему перевороту, к Богу, и, следовательно, к напряжению всех нравственных сил, к правде и к духу, чтобы духовно все обновилось. И своей мощной личностью он вместе с единомышленниками и друзьями произвел сильнейшее впечатление. Он сумел раскрыть засорившиеся источники нашей силы, потому что он знал ту власть, от которой можно ждать помощи, потому что он сам напился живой воды. Конечно, его научило и подкрепляло горе времени; но ведь было бы смешно и бессмысленно утверждать, что речи Фихте — продукт общего бедствия. Они составляют противоположность ему. Так же точно следует судить и о проповеди Крестителя, и — к слову сказать — о проповеди самого Христа. То, что они обращались к тем, которые ничего уже не ожидали ни от мира, ни от политики (о Крестителе это, впрочем, нигде не говорится прямо), что они знать не хотели тех вождей народа, которые его привели к гибели, что они вообще отвлекали взоры от всего земного, — это можно объяснить временными обстоятельствами. Но лечение, проповедуемое ими, не было создано последними. Призыв к обыденной морали и надежда достигнуть всего одною ею должны были, напротив, показаться попыткой действовать совершенно негодными средствами. И откуда являлась сила, та несокрушимая сила, побеждающая других? Это нас приводить к последнему поднятому нами вопросу.
В-третьих, что же было нового во всем этом движении? Было разве ново восстановление верховенства Бога, верховенства Добра и Святости в религии над всем остальным, что туда вторглось? Что же Иоанн и даже сам Христос принесли нового, такого, что не было давно уже известно? Господа! Вопрос о новом в религии никогда не ставится теми, кто в ней живет. Что могло быть «нового» для человечества, жившего уже так долго до Иисуса Христа и видевшего столько проявлений ума и познаний? Монотеизм давно был поднят на щит, и те немногочисленные типы монотеистического благочестия уже проявились там и сям и целыми школами и даже у целого народа. Разве может быть превзойден мощный и глубоко религиозный индивидуализм псалмопевца, вещавшего: «Господи, Тебя имея, я не спрашиваю ни о небесах, ни о земле»? Разве может быть превзойдено слово Михея: «О, человек! Сказано тебе, что — добро, и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить перед Богом твоим»?
Века прошли с тех пор, как слова эти были произнесены. «На что же нам ваш Христос? — возражают нам преимущественно еврейские ученые, — ничего нового он не дал». На это я отвечаю словами Велльгаузена: «Конечно, то, о чем возвещал Христос, то, что до Него было сказано Крестителем в его проповеди покаяния, — все это можно было найти у пророков и даже в иудейском предании того времени. Даже у фарисеев оно имелось; но наряду с ним у них, к сожалению, было еще очень много другого. Оно у них было заглушено, затемнено, искажено, обессилено и лишено своего значения тысячью мелочей, которые они также называли религией и считали столь же важными, как милосердие и суд. У них все стояло на одной плоскости, все было соткано в одну ткань, в которой добро и святость составляли уток по широкой чисто мирской основе. Спросите теперь еще раз: «Что же тут было нового»? В монотеистической религии этот вопрос неуместен. Спросите лучше: «Было ли чисто и сильно то, о чем возвещалось?» Я тогда отвечу: справьтесь во всей истории религии иудейского народа, справьтесь во всемирной истории и укажите мне, где было сделано возвещение о Боге и о добре так чисто и так достойно, — ведь чистота и достоинство идут рука об руку, — как здесь. Правда, чистый источник святости давно был открыт, но он был засорен песком и отбросами, и вода его была загрязнена. От последующих стараний раввинов и богословов очистить эту воду дело не меняется, даже если б они имели успех. Теперь же ключ снова забил и проложил себе новое русло через сор и хлам, нагроможденные священниками и богословами для того, чтобы заглушить достоинство религии; ведь, в истории не раз богословие было лишь средством к устранение религии. А второе — сила. И фарисейские учителя возвещали, что все заключается в заповеди любви к Богу и к ближнему; они изрекли чудные слова, вполне достойные Христа! А чего они ими достигли? Достигли того, что народ, и прежде всех их же ученики, отвергли Того, Кто действительно поступал по их словам. Все осталось слабым, а по этому одному и вредным. Не в словах дело, а в силе личности, стоящей за ними. Он же, «учил, как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи», таково было впечатление, вынесенное Его учениками. Слова Его становились для них «словами жизни», семенами, которые взошли и дали плод. Вот это было новым.
Уже Иоанн Креститель начал с такой проповеди. И он уже, несомненно, стал противодействовать вождям народа; ведь тот, кто проповедует: «Опомнитесь!», указывая исключительно на путь покаяния и нравственного подъема, всегда будет в противоречии с официальными хранителями религии и церкви. Но за пределы проповеди покаяния Креститель не выходил.
Тогда явился Иисус Христос. Прежде всего, Он воспринял и подтвердил проповедь Крестителя в полном ее объеме; Он признал его самого, и не было никого другого, о ком бы Он отозвался с таким уважением, как об Иоанне. Ведь о нем Он сказал, что он самый великий из рожденных женами. Он неоднократно признавал, что дело Его начато Крестителем и что он был Его предтечей. Да Он и сам крестился у него и этим стал причастным к тому движению, которому тот дал толчок.
Но Он не остановился на нем. И Он при своем появлении возвещал: «Покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное»; но, проповедуя так, Он из этого сделал благовествование.
