Раннее христианство. Том II - Эрнест Жозеф Ренан
Все порядочные люди в городе были возмущены. Самые драгоценные древности Рима, дома старых военачальников, еще украшенные триумфальными трофеями, самые святые предметы, древние ex-voto, наиболее чтимые, храмы, все предметы старого культа Рима — все исчезло. Наступил как бы траур по воспоминаниям и легендам отечества. Стали совершать искупительные церемонии, стали справляться по книгам Сивиллы; дамы особенно усердно отправляли различные piacula. Но все-таки оставалось тайное чувство совершенного преступления и низости.
Тогда дьявольская мысль блеснула в голове Нерона. Он стал соображать, нет ли в мире каких-нибудь несчастных, которых римское население ненавидело бы еще сильнее, чем его, и на которых он мог бы свалить всю гнусность поджога. И вот он вспомнил о христианах. Они питали отвращение к самым уважаемым храмам и зданиям Рима, и это отвращение делало довольно вероятной мысль о том, что виновниками пожара, разрушившего все святилища, были именно христиане. Их печальные лица при виде римских памятников казались оскорблением родины. Рим был городом очень набожным, и человек, выражавший протест национальному культу, быстро делался известным. Нужно еще прибавить, что некоторые евреи-ригористы доходили до того, что не желали дотрагиваться до монет с портретом императора и считали таким же грехом рассматривать или носить изображение, как и вырезывать его. Другие отказывались проходить через ворота, украшенные статуей. Все это вызывало насмешки и недоброжелательство в народе. Может быть, речи христиан о великом конечном пожаре, их мрачные пророчества, их постоянные повторения, что скоро придет конец мира и что мир кончится огнем, способствовали тому, что их сочли за поджигателей. Возможно даже, что некоторые из верующих допустили те или другие неосторожности и дали повод к обвинению их в том, что они хотели, предвосхитив небесный огонь, во что бы то ни стало оправдать свои предсказания. Четыре с половиною года спустя[4] Апокалипсис сложил песнь о пожаре Рима, и событие 64 года дало этой песне не одну подробность. Гибель Рима в огне была действительно мечтой евреев и христиан, но только мечтой; благочестивые сектанты, конечно, довольствовались тем, что только духовным взором видели, как святые и ангелы радовались с высоты небес событию, которое они считали справедливым искуплением.
Сначала схватили несколько человек, заподозренных в принадлежности к новой секте; их заперли в тюрьму, что само по себе уже было пыткой. За первыми арестами последовали многие другие. При этом вызвало удивление громадное количество сторонников этих мрачных учений, и о нем заговорили не без ужаса. Все разумные люди находили обвинение в поджоге очень слабым. «Их истинное преступление, — говорили они, — это ненависть к роду человеческому». Но многие очень серьезные римляне, хотя и убежденные в том, что пожар был преступлением Нерона, увидели в этом ловком ходе полиции способ освободить город от очень опасной язвы. Такого мнения держался Тацит, несмотря на некоторую жалость к христианам. Что же касается Светония, то пытки, примененные к приверженцам нового и зловредного суеверия, он ставит даже в заслугу Нерону.
Пытки эти были ужасны. Еще никогда жестокость не доходила до такой утонченности. Почти все арестованные христиане были humiliores — люди из низших слоев. Пытка этих несчастных, раз дело касалось оскорбления величества или святотатства, заключалась в том, что их отдавали на растерзание зверям или живыми сжигали в амфитеатрах. Одной из самых отвратительных черт римских нравов было то, что из пыток римляне делали себе праздник, публичные игрища. Амфитеатры сделались местом казни, а трибуналы снабжали арену материалом. Осужденные со всего мира сгонялись в Рим для поддержания амфитеатра и увеселения народа.
На этот раз к варварству пыток присоединились еще и издевательства. Жертв приберегли к празднеству, которому, разумеется, придали искупительный характер. На «утренних играх», посвященных борьбе животных, увидели неслыханное шествие. Одних осужденных, одетых в шкуры диких зверей, вытолкнули на арену, и они были разорваны собаками; других распяли; третьих, наконец, одетых в пропитанные маслом, смолой или варом туники, привязали к столбам, и вечером они должны были осветить праздник. С наступлением сумерек эти живые факелы были зажжены. Нерон предоставил для празднества свои великолепные сады, расположенные по другую сторону Тибра, на месте нынешнего Борго, площади и церкви св. Петра. Тут находился цирк, начатый еще Калигулой; обелиск, вывезенный из Гелиополя в Египте (тот, который теперь стоит в центре площади св. Петра), обозначал середину spina. Это место было уже свидетелем казни при факелах. Калигула во время прогулки велел тут, при свете факелов, отрубить головы нескольким консуларам, сенаторам и римским дамам. Мысль заменить факелы человеческими телами, пропитанными горючими веществами, могла показаться Нерону остроумной. В смысле пытки это сожжение живьем не было новостью; оно было обычным наказанием за поджог; но никогда еще его не применяли как способ иллюминации. При свете этих отвратительных факелов Нерон, введший в моду вечерние скачки, показывался на арене то в толпе народа, одетый возницей, то правя своей колесницей и срывая аплодисменты.
И женщины и девушки должны были стать участницами этих ужасных игр. Толпа наслаждалась их несказанными унижениями. При Нероне вошло в обычай заставлять осужденных изображать в амфитеатре какие-нибудь мифологические роли, кончавшиеся смертью исполнителя. Эти отвратительные зрелища, где машинная техника достигала поразительных эффектов, усердно посещались. Несчастного осужденного выводили на арену в пышном костюме бога или обреченного на смерть героя; затем он своею казнью изображал какую-нибудь трагическую сцену мифа, увековеченного поэтами или скульпторами. То это был неистовый Геракл, сжигаемый на горе Эте, срывающий с себя воспламенившееся смоляное одеяние, то Орфей, разрываемый на части медведем, Дедал, низвергаемый с неба и пожираемый дикими зверями, Пасифая, преданная объятиям быка, или израненный Аттис; иногда же устраивались ужасные маскарады, в которых мужчин одевали жрецами Сатурна, в красные плащи, женщин — жрицами Цереры, с золотым обручем на лбу; иногда разыгрывались драмы, и героя, в конце их, действительно умерщвляли, подобно некоему Лавреоду, а иногда изображались героические деяния старины вроде поступка Муция Сцеволы. Под конец этих отвратительных зрелищ Меркурий раскаленным железным жезлом дотрагивался до каждого трупа, чтобы убедиться, что в нем нет больше жизни; переодетые прислужники, изображавшие Плутона или Орка, растаскивали мертвецов за ноги, добивая палицами все, в чем еще трепетала жизнь.
Самые почтенные женщины-христианки должны были подвергаться этим ужасам. Одни исполняли роли Данаид, другие — Дирцеи. Трудно сказать, каким образом миф о Данаидах мог
