Подарок судьбы - Ирина Константиновна Семина
С утра встанешь — и сразу уже раздражаешься. Муж что-то речитативом бубнит, сын басит, свекровь третьим голосом подпевает, и всем чего-то от меня нужно — такая вот опера. На работу придешь — целый хор: сплошное жужжание, что почем да кто кого, и так до 18.00. С работы вернешься — муж по телевизору спортивный канал смотрит, стадион гудит, муж вслух комментирует… Сын музыку свою включит — «ды-дынц, ды-дынц», все мозги выносит. Свекровь вся такая приторно-ядовитая, как крысиный яд, ни слова без подковырки, кукует и кукует, только года мне в минус идут…
И ведь что характерно — раньше я как-то со всем этим жила, и ничего. А тут вдруг стала Злыдня из меня вылезать. Поднимет голову — и подстрекает меня на неадекватные действия. Ну, например, запустить в телевизор вазой — и чтобы оба вдребезги! Или налить в стереосистему водички и посмотреть, как она потом свое «ды-дынц» делать будет. А на работе карантин объявить, чтобы все марлевые повязки надели и хоть немного помолчали. А еще лучше — гранатой запулить, чтобы уж наверняка. Это не я, это Злыдня мне такое нашептывает… И понимаю, что держусь я уже из последних сил, вот-вот начну все это в жизнь воплощать.
Злыдни я боюсь. Каждый раз, как она вылезает, я начинаю ее мысленно обратно запихивать и коленкой утрамбовывать, чтобы не дай Бог, никто не подумал, что Злыдня — это я. Но, конечно, не всегда получается. Время от времени бывает — сорвусь и ка-а-ак наору! Прямо до истерики. На работе, конечно, я себе крайне редко такое позволяю, когда уж совсем край, а вот дома иной раз не сдержусь. И сама потом удивляюсь: повод-то обычно бывает какой-нибудь мелочный, яйца выеденного не стоящий, а вот как понесет меня — так и не остановишь. А потом сама себя поедом ем, потому что стыдно, и чувство вины гложет. А семейство мое словно чувствует — начинают во мне эту самую вину подогревать и раздувать, так что я потом себя и правда начинаю Злыдней чувствовать. Хотя она — не я!!! Я же хорошая, добрая по натуре, если бы не Злыдня — я бы никогда такого себе не позволила, а она вот провоцирует…
И вот однажды после очередного срыва сижу я в гордом одиночестве и размышляю, как бы эту Злыдню в себе изничтожить. Чтобы не было ее вообще, чтобы не мешала мне быть белой и пушистой, окружающих собою радовать. Интересно, где во мне эта Злыдня сидит и как бы ее оттуда выковырять?
И тут случайно глянула я в зеркало, а там — о господи! — вроде я, а вроде и не я. Такая дамочка востроносая, с прищуренным глазом, с улыбочкой на один бок, будто что-то ехидное сказать хочет.
— Это еще что такое? — ахнула я. — Неужто галлюцинация?
— Нет, — говорит, — не галлюцинация я, а твоя любимая Злыдня, прошу любить и жаловать. Ты меня хотела выковырять — ну так я не стала дожидаться, сама объявилась.
— Ах, вот как! — говорю, — стало быть, ты и есть та сущность, что мне жизнь отравляет и в глазах общественности мое реноме по полу валяет. И откуда ты взялась, такая наглючая да агрессивная, и кто тебе разрешил во мне поселиться?
А она мне в ответ:
— Здравствуйте-подвиньтесь! Да я тут вообще с рождения прописана, потому как я — твоя неотъемлемая часть и имею полное право на самовыражение.
— Очень, — говорю, — здорово! Ты, значит, самовыражаешься, а мне расхлебывай? А то, что меня из-за тебя Злыдней за глаза зовут — это как вообще? Думаешь, приятно? Я ж не такая!
— Такая-такая, — расхохоталась Злыдня мне прямо в лицо. — Люди зря не скажут! Поскольку ты меня не замечала, подавляла, дышать мне не давала, я и разрослась. Специально, чтоб заметили!
— Да уж куда больше-то, тебя не заметишь, как же! — отвечаю я. — И чего тебе надобно, неотъемлемая часть?
— Мне — ничего, — и плечиками эдак пожала, — а вот тебе, как я понимаю, порою хочется разнести все вокруг вдребезги пополам, уничтожить, с землей сровнять и на этом месте новое построить. Можешь не возражать, я ж твоя жиличка и про тебя все знаю.
Конечно, я ей хотела выдать по первое число, что, мол, нет, ни о чем таком я не мечтаю, а потом думаю: «А чего врать? Так-то Злыдня близко к правде оказалась, порою хочется мне все на слом пустить и начать жизнь с чистого листа».
— А не получится, — скалит зубы она. — Я-то никуда не денусь, с тобой останусь, значит, и по новой у тебя все так же пойдет. Неправильное решение!
— А какое правильное?
— С этого бы и начала, — говорит Злыдня. — Я ж, как и ты, тоже не вредная, а вовсе белая и пушистая. Ежели со мной по-хорошему, так я со всей душой отвечу и разъясню, зачем я тебе нужна и почему такая большая стала.
— Да? Ну, не могу сказать, что я тебе так уж и поверила, но послушаю со всем вниманием. Будь добра, расскажи!
— Сначала-то я была Здоровой Злостью, маленькой такой, компактной. Она каждому от природы выдается, чтобы сигнализировать о неудобствах. Разозлился на что-нибудь или на кого-нибудь — значит, неудобно тебе, некомфортно, надо меры срочно принимать. Как только положение изменилось — я сразу калачиком сворачиваюсь и засыпаю. А с чего тебе злиться, если все хорошо? Ну, а если ты не услышала, не увидела, хорошо себе не сделала — уж не обессудь. Ты в раздражении, а я им питаюсь. Для меня раздражение, что для тебя драже — раздуваюсь, как на дрожжах. А когда меня слишком много становится, ты меня уже так просто не задвинешь — я тебя сильнее становлюсь. И я из Здоровой Злости перерождаюсь в Нездоровое Самолюбие. Извини, ничего не поделаешь, природа моя такая.
— И я заметила, что ты из-под контроля выходишь, — кивнула я. — Раньше-то я тебя подавить запросто могла, а теперь вот срываюсь. Ругаю себя потом, а ничего поделать не могу — словно взрывает меня изнутри!
— Это я такая необъятная и всепоглощающая стала, вот наружу и прошусь, — объясняет мне Злыдня. — И не думай, что меня это радует. А просто работа у меня такая, и должна я ее честно выполнять.
— Ага! Тебе — работа, а мне — полная хана! — говорю ей я. — Меня это тоже не радует. А нельзя сделать так, чтобы
