Психология достоинства: Искусство быть человеком - Александр Григорьевич Асмолов

Приведу печальный пример, выросший, кстати, из лучших намерений: историю с ювенальной юстицией в России.

Когда-то, в конце 1980-х годов, я делал все для того, чтобы комиссии по делам несовершеннолетних превратились в социальную адвокатуру детства. Тогда усилия многих моих коллег сфокусировались на том, чтобы в этих комиссиях место прокурора, ключевой фигуры, оценивающей действия несовершеннолетних правонарушителей, заняли адвокаты – защитники прав детей, чтобы была создана служба социально-психолого-медико-педагогической (самого жуть берет от наворота терминов) поддержки детства.

И вроде бы в продолжение той оправдавшей себя линии защиты детства стали обсуждать перспективы ювенальной юстиции в России. И помыслы тех, кто хотел этого, были чисты.

Но прекраснодушные намерения оказались из числа тех, которыми «выстлана дорога в ад». В лучших отечественных традициях начал вырастать не столько защищающий, сколько карательный орган, бюрократический, давящий и унижающий. А в детской среде стали нарождаться особые социальные нормы – «нормы доноса» на своих родителей. И оказалось, что вместо «возлюби ближнего своего…» мы строим в сознании детей и подростков совсем иную заповедь: «Донеси на ближнего своего!» – и волей-неволей убеждаем всех в том, что в жизни предают… самые преданные люди, прежде всего самые близкие и свои…

Таким оказалось введение механизма ювенальной юстиции без учета социальных и этических последствий этого шага, без оценки его рисков для социализации подрастающих поколений и перспектив семейной жизни.

С аналогичными последствиями политики мы сталкиваемся всегда, когда вначале бодро действуем, потом испуганно прогнозируем, а затем пожинаем последствия своих скороспелых действий.

«Непроизводственная сфера»?

…или же «сфера услуг»?

На примере отечественной школы обращу внимание на две сработавшие ловушки «простых и понятных» оценок, за которыми следовали «простые и понятные» решения. Каждая из них имела драматические последствия для судеб российской школы.

Первая из них – отнесение образования к «непроизводственной сфере». Вторая – объявление образования сферой услуг.

Чем обернулось в 1990-е годы отнесение образования к «непроизводственной сфере» (к тому же с отсроченным во времени и невидимым материальным результатом) в глазах государственного управления? Признанием ее сферой чисто затратной, элементом минимального социального обеспечения (вроде пенсионной системы), которую и финансировать придется «по остаточному принципу».

Такое отношение привело к дезорганизации многих массовых школ, к падению престижности учительской профессии и резко снизило меру успешности образовательных реформ того времени. А вскоре обнаружилось, что большинство новых концепций модернизации сводилось к адаптации сферы образования к росту бюджетных ограничений и к перестройкам бюрократического аппарата. Сами же представители сферы образования теперь воспринимали деструктивную (и, как правило, явно не декларируемую) установку на второсортность своего положения как данность, смиряясь вслед за материальными ограничениями и с ограничениями правовыми, организационными, профессиональными.

Сегодня же управленческие отношения, отношения между обществом, государством и образованием пытаются строить в опасной логике обмена, а не сотрудничества. Это – логика сферы услуг: сколько дашь, столько и получишь.

Не стану спорить с тем, что сфера образования закономерно расширяется и начинает выполнять все более важные функции в рыночной экономике. Да, такой подход отчасти реалистичен относительно профессионального образования, но и там далеко не все возможно свести к сфере услуг. Но если такую же логику распространять на школу, на дошкольников, на все народное образование, она не сработает вовсе.

Отвечая по этому поводу на недоуменные вопросы коллег-экономистов, я привожу один пример: вы влюбились, провели с любимой замечательную ночь, а утром открываете глаза и слышите: «Милый, ты доволен, как я тебя обслужила?»

Вы чувствуете?

Сведение многомерных жизненных отношений между учителями и детьми к обслуживанию по прайсу за договорную цену столь же ущербно, как и сведение образования к формуле «Клиент всегда прав!». (Заметим, что формула «Клиент всегда прав» нелепа даже в бизнесе – всегда прав только идиот.)

Если общество по отношению к образованию явно или неявно занимает социальную позицию потребителя и клиента, то взаимодействие устанавливается по принципу обмена «ты – мне, я – тебе», и складывается оппозиция «мы – они», разрушающая необходимые отношения социального партнерства между образованием, обществом и государством.

Без понимания важности установки на сотрудничество и развитие свободной личности, без понимания ценности совместных действий сфера образования может так и остаться навсегда в роли отнюдь не «продавца», а просителя, надоедливого и ни на что не способного.

● 

Как в этой главе, так и в следующей разговор о пространствах достойной жизни и задачах персонализации я поведу преимущественно в связи со сферой образования – но примеры из нее можно с чуть большей или чуть меньшей точностью спроецировать на самые разные организации, где деловое (профессиональное) и человеческое вновь может быть совмещено (и должно быть совмещено).

И опять это будет разговор о терпении. О необходимости в наш стремительный век привыкать к тому, что только зло и разрушение совершаются почти мгновенно, а для прорастания добра требуется время и усилия по его защите, поддержке, подпитыванию.

ГЛАВА 21

Персонализация образования и антропология будущего

Если выбирать единственный ключ…

В нашей стране велика склонность объявлять некое технократическое решение универсальным для всех проблем развития. В прошедшем ХХ веке – национализация, электрификация, коллективизация, индустриализация, химизация, приватизация… В XXI веке – цифровизация.

Но если и можно какой-то ключ назвать универсальным по отношению к тем дверям, куда людям необходимо войти, то, по моему мнению, его определил Алексей Николаевич Леонтьев. Он считал, что если в каждый данный момент времени остановиться и оглянуться, то легко понять: только образование есть самый великий на Земле проект. И это проект антропологический, то есть проект понимания человека и проект «воспроизводства разума».

Упуская это из виду, мы постоянно погружаемся в разговоры о трансформациях в инженерии и технологиях, но не о тех трансформациях, которые происходят с нами самими и нашими детьми, и не где-то и когда-то, а здесь и сейчас.

Антропологию развивали все гении человечества, пытавшиеся прирастить знания человека о самом себе; в ХХ веке среди них становилось все больше тех, кто ясно видел место образования именно как великого антропологического проекта. Прошедшие полтора столетия объемлют педагогическую антропологию К. Д. Ушинского, культурно-историческую психологию Л. С. Выготского, этнологию Л. Леви-Брюля, социологию Э. Дюркгейма, психологические исследования Ж. Пиаже, А. Р. Лурии, В. В. Давыдова и многих других.

Однако антропология в нашей стране была загнана в дальний темный угол даже без специальной кампании по ее разоблачению (которые потребовались когда-то для борьбы с генетикой, педологией и кибернетикой). Вероятно, потому что само собой разумелось, что из фокуса