Быть. Монография - Василий Леонидович Курабцев

Когда он плыл по морям и океанам, то почти всегда приходилось плохо и случайно питаться, чутко спать, очень много и на пределе сил работать. Например, Федор записал о плавании по Тихому океану: «Уже прохладно по утрам спать в штурманской рубке. В каюте я не сплю, потому что она внизу, я боюсь не услышать работу парусов» [33, 322]. А это означало, что яхта могла уйти с маршрута или даже перевернуться.

В бухте Марианских островов у Конюхова угнали яхту. Он не стал в силу здравомыслия обращаться в полицию, а «решил в одиночку вернуть яхту». «У меня всегда получается лучше, когда я один. Я привык все делать в одиночку» [33, 329]. И яхту он в одиночку вернул: обнаружил тайную пиратскую бухту и четырех похитителей. Дождался, когда двое из них отправятся на сушу. В темноте подплыл, оглушил и связал оставшихся двоих и в свою очередь угнал родную яхту. Тут уже впору снимать голливудский шедевр о приключениях Федора.

В-седьмых, это тайна отношений Конюхова с собственной смертью. Он признается: «Самая лучшая смерть – это та, которая далеко в путешествии, на пути к своей цели: либо к вершине – к Эвересту, или в плавании вокруг мыса Горн. …Но только не в больнице» [33, 279]. Это может быть бессознательным желанием экстремальной смерти (как подобает великому путешественнику). Или желанием не только необычной жизни, но и необычной смерти. Обычное почему-то претило (и очень сильно) Федору Конюхову.

У Хайдеггера, возможно, есть философское объяснение Конюхова: смерть – «самая своя возможность присутствия» и оторванность от людей [52, 263]. И еще: смерть – это «своя крайняя способность быть», это великая экзистенция. Смерть – это возможность «быть самим собой», «в себе самой уверенной и ужасающейся свободе к смерти» [52, 266]. У Федора эта уверенная и ужасающаяся свобода к смерти была налицо.

Эта свобода проявлялась у Федора неоднократно, в том числе и в нескольких его успешных подъемах на Эверест. Экзистенциальная свобода быть, не исключая бытийственной смерти.

Эверест «в 1856 году в честь Джорджа Эвереста» назвали британцы [33, 268]. Другие названия горы – Джомолунгма («Богиня – мать земли»); «непальское название – Сагарматха (в переводе с санкрита – „Небесная вершина“)». Федор пишет: «Это не гора, а какое-то чудо. Высота поражает, да и сам цвет не такой, как обычно у гор» [33, 270]. Свое пребывание на Эвересте в базовом лагере, на высоте 5300 метров Федор описывает в следующих словах: «Со стороны ледника часто раздается гул падающих лавин» [33, 269]. Но это его, парадоксально, скорее, радует! Хотя раздается гул смерти (альпинистов). Но для Конюхова это его бесценный «фантастический мир»!

Он спокойно описывает Эверест как кладбище альпинистов, которых никто и никогда не хоронит, а очень часто и не помогает при травмах или заболеваниях. Все хотят, прежде всего, покорить Эверест. Ведь другого случая может и не быть. «На подходе к южному седлу Эвереста на высоте 8000 метров на веревочных перилах висит мертвый индийский альпинист. Он погиб несколько дней назад от сорвавшегося камня. Его труп мешает проходу. Но никто не решается отстегнуть его страховочный карабин, чтобы он улетел вниз» [33, 279].

Федор рассказывает о смертельно опасных случаях при восхождениях на Эверест и на другие восьмитысячники. Например, об истории Владимира Захарова на Эвересте. «Мы дышали через маски кислородом. Володя остановился и сел, чтобы сменить баллон. И тут же полетел вниз, на китайскую сторону Тибета. Под Володей оборвался снежный карниз. <…> Володя повис на веревке, которую я держал, над пропастью в три километра». Сережа Пензов оценил безнадежность случая и сказал Конюхову: «А куда спешить?» Пока они рассуждали, «показалась одна, а затем и вторая рука. А потом на гребень выполз и сам Захар, как мы его звали между собой. Мужественный парень и сильный. Без кислорода и чьей-либо помощи выбрался из пропасти. Не каждый смог бы это сделать» [33, 281–282]. Таким был и сам Конюхов. Другой случай рассказал Федору альпинист Женя Виноградский. Он показал на Чо-ойю («Милость богов»), 8201 метр. «На нее Женя взошел прошлой осенью, оставив лежать мертвым Юру Гребенюка, погибшего от сорвавшегося камня» [33, 283]. И таких случаев, связанных с Конюховым и его знакомыми, было множество, в том числе в океанах и морях.

Одна из самых трудных и опасных гор Гималаев – Макалу, или Черный Великан. Это пятый восьмитысячник, 8485 метров, «самый трудный восьмитысячник для восхождения, успеха добиваются менее 30 % экспедиций» [33, 220]. Разумеется, не все неудачники погибают при восхождении на Макалу. Кто-то просто не справляется с задачей, отказывается от дальнейшего восхождения.

В-восьмых, это яростная нелюбовь романтика-путешественника и экстремала к миру мещанства и скучной, размеренной жизни.

После покорения Эвереста, уже сидя в самолете, Федор размышлял так: «Мне не хочется возвращаться в мир повседневной суеты и рутины» [33, 284]. «И сейчас, сидя в кресле самолета, я думаю: какого черта ты собираешься в Россию, что ты будешь делать дома, в бухте Врангеля? Вот где настоящее сумасшествие…» [33, 285]. «Настоящее сумасшествие» – обычная жизнь. Карлейль об этом говорит так: «Единственное несчастье человека, когда он не может работать, когда он не может исполнить своего назначения, как человек» [32, 359]. В бухте Врангеля Конюхов «не может исполнить своего назначения». Там он – один из многих, но не единственный.

Настоящая жизнь Федора Конюхова – только необычная, авантюристическая и экстремальная жизнь.

Томас Карлейль, теоретический предшественник Ф. Ф. Конюхова, так объяснял путь человека: «Надо жить, а не прозябать. Да, подумай о том, что надо жить! Жизнь твоя, хотя бы ты был самый жалкий из смертных, – не праздная греза, а действительность, полная высокого смысла! Твоя жизнь – твое достояние; это все, с чем ты можешь пойти навстречу вечности. Действуй поэтому подобно звездам, „не торопясь, но и не зная отдыха“» [32, 296].

Как понять явление единственности Федора Конюхова? Как из (как бы) обычного мальчика из незаметной славянской семьи сформировался столь ненасытный человек в сфере экстремальных путешествий, приключений и испытаний человеческих возможностей? Опасность, «критические моменты», путь, на котором со смертью на «ты», – это и есть подлинная жизнь экстремала. Если философия, согласно Гегелю, «перевернутый мир», то жизнь экстремала – тоже перевернутый мир (по сравнению с жизнью обычного человека).

В природе человека спрятаны пружины необыкновенных свершений, которые могут открыться только у маргинальных личностей (гениев, святых, героев, экстремалов и других). Назначение человека,