Россия: страна, которая хочет быть другой. Двадцать пять лет – взгляд изнутри - Хайс Кесслер
После того первого визита в 1991 году я практически ежегодно приезжал в Россию к друзьям и всякий раз находил Москву изменившейся до неузнаваемости. Появились первые бары. Это было абсолютным новшеством, потому что до этого, кроме как в паре-тройке ресторанов, кафетериев и гостиничных баров, провести свободное время в Москве было негде. Эти первые бары часто были показушными, вульгарными, гламурными заведениями, где зависали проститутки и расчеты велись в долларах, но постепенно стали появляться и другие заведения.
Одним из популярнейших мест встреч стал бар «Кризис жанра». Он находился в душном подвале, где табачный дым стоял столбом, хоть топор вешай. Бокал пива там был даже мне едва по карману, не говоря уже о моих российских друзьях, но там выступали музыкальные группы. И если необходимого градуса достичь заранее дома, то в баре можно продержаться на одних сигаретах, а после закрытия продолжить ночь у кого-то в гостях, в одной из тех случайных компаний единомышленников, которые каждой ночью возникали в «Кризисе жанра».
Еще более альтернативной тусовкой был «Третий путь» – клуб в какой-то сквоттерской квартире в самом центре Москвы, организованный худощавым Борей Раскольниковым, культовой фигурой московского андерграунда. Пиво и водка там были дешевыми, музыка громкой, а многострадальные туалеты разваливались буквально на глазах.
Но самые невероятные приключения происходили практически всегда на улице, особенно весной и летом, когда было достаточно тепло для уличных скитаний. Тогда в барах отпадала всякая необходимость, потому что по всему городу стояли ларьки – маленькие деревянные или металлические постройки, работающие круглосуточно, в которых можно было купить сигареты, напитки, жевательную резинку, сникерсы и кое-что из продуктов: хлеб, сахар, воблу, соленые огурцы и консервы. Но самыми важными товарами были, конечно, алкоголь и сигареты, потому что почти каждый пил и курил так, как будто от этого зависела вся его жизнь. Ассортимент сигарет был колоссальным, от самых дешевых местных сигарет без фильтра до дорогих западных марок, которые люди со скудными доходами могли купить даже поштучно. Из алкоголя была в основном водка – в пол-литровых бутылках или в пластиковых стаканчиках, запаянных серебряной фольгой, в которых обычно продаются сливки или сметана, точно рассчитанных на одну порцию. Даже по российским меркам все это стоило копейки.
Ларек был чем-то средним между забегаловкой по соседству и ночным магазином, и вместе с тем – определяющим элементом уличного пейзажа девяностых. Всю ночь открытые, всю ночь доступные, ларьки стали центром всеобщего притяжения. Там можно было встретить самую разношерстную публику: от беспробудных опустившихся алкоголиков до новой молодежи России. Все праздновали свободу во хмелю, пока были деньги или не начинали слипаться глаза, а Москва, многомиллионный город, не просыпалась, встречая новый день.
Неопределенность
То, что для одних несло в себе обещание свободы и ощущение распахнутости мира, означало для других фундаментальную неопределенность и крах мира, к которому они принадлежали. Это одна из сторон тех же «лихих девяностых», которую я осознал лишь позже, и не только потому, что я сам стал старше и начал смотреть назад уже другими глазами, но также и потому, что последствия стали вырисовываться гораздо позже.
Трудно переоценить кардинальные и порой драматичные социальные, экономические, моральные и психологические сдвиги, которые повлек за собой крах советской системы. Наиболее острой проблемой стала экономическая неопределенность. Ее начало уже ощущалось на закате Советского Союза с исчезновением продуктов, лекарств, одежды и постепенно – дефицитом всех видов потребительских товаров, вплоть до полного опустения магазинов и жуткого дефицита продуктов зимой 1991/92 года.
В отчаянной попытке выровнять курс корабля на ходу в январе 1992 года была проведена либерализация цен. Отмена контроля над ценами наполнила прилавки магазинов, но привела к высокой инфляции, подорвавшей платежеспособность населения и обесценившей сбережения граждан. Купить теперь можно было все, но мало кто мог себе это позволить. Моя жена Даша рассказывала, как однажды в ее семье из четырех человек денег оставалось лишь на одну поездку в метро, и поэтому было решено бросить жребий. Счастливец смог воспользоваться метро, остальным пришлось идти пешком. Для молодой беззаботной восемнадцатилетней девушки это был лишь забавный анекдот, но для ее родителей, на тот момент растивших еще шестилетнюю Дашину сестру Сашу, это событие, должно быть, имело совсем другие краски.
Помимо экономической неопределенности, был еще и страх перед неумолимо растущей преступностью. В те годы раскрадывалось буквально все. Сергей, Дашин дядя, у которого был домик в деревне на Волге, рассказывал, как сначала у них вскрывались боксы, где хранились подвесные моторы для лодок, а затем с берега стали одна за другой исчезать и привязанные цепями моторные лодки; в итоге уже никто не мог переправиться на другую сторону реки. Московские автомобилисты, припарковав машину, снимали дворники, иначе они «не доживали» до возвращения владельца. Из страха перед взломщиками и ворами люди баррикадировали окна своих квартир топорно сваренными решетками и скрывались от злого внешнего мира за входными дверями из листовой стали с крошечным «глазком», едва позволяющим увидеть посетителя. В те годы мои друзья и знакомые убедительно просили меня после наступления вечера ни в коем случае не выходить на улицу и не открывать никому дверей.
Тогда я лишь посмеивался над этим – Москва никогда не казалась мне более опасной, чем Амстердам или другие города. Но страх был неподдельным, люди не чувствовали себя в безопасности, и справиться с этим им было нелегко. В Советском Союзе преступность почти не освещалась в прессе. Но во времена 1990-х средства массовой информации заполнились сочными историями о кражах, мошенничестве, изнасилованиях, избиениях и убийствах.
Возможно, самый глубокий страх вызывал неудержимый рост организованной преступности, или бандитизма, как это явление называлось в народе. Это было действительно новое явление, порожденное капиталистическими отношениями без четких правовых рамок, при которых горстка «серьезных парней» была единственной гарантией защиты от покупателей, которые не платили, или поставщиков,
