Путь киновари - Юлиус Эвола
Я писал, что не только двусмысленный характер многих взглядов Ницше, но и характер его жизни и его конца могут быть приписаны пробуждению элемента трансценденции, но без осознанного и активного его принятия. Такая ситуация обязательно принимает трагическую и искаженную форму и даже ведет к разрушительному короткому замыканию. Но та же самая ситуация, в форме больше обдуманной, чем пережитой, выявляется также и в экзистенциализме, которому я посвятил другую главу книги: не столько экзистенциализму как философской системе, сколько как знаку времени. Его господствующей основой вновь является феномен трансценденции, переживаемой пассивно, то есть «внезапной» трансценденции: таким образом свобода, завоеванная посредством нигилизма, обращается против Я — Сартр понял ее как то, к чему мы «приговорены». Из этого вытекают отвращение, подчеркивание чувства абсурда существования и того, чем индивид является, а также чувство отчужденности в отрицательном смысле, не определенное спокойным присутствием высшего принципа. Поэтому кажется естественным, что экзистенциализм не смог удержать свои позиции. Я говорил о «тупике» и о «коллапсе» экзистенциализма: тупик в случаях как у Хайдеггера, который кончил тем, что объявил смыслом человеческого существования жизнь ради смерти, поняв ее как единственную ситуацию, «ведущую в необусловленное» (как если бы в каждом случае смерть имела такое следствие!); коллапс в случаях отхода на религиозные позиции, как у Ясперса, Марселя и многих других. Здесь я рассмотрел возможную двусмысленность всего того процесса, который начался с гуманизма и Возрождения. Его главный смысл, если говорить о философии цивилизаций, естественно, отрицательный: идеи, высказанные в этом отношении в «Восстании против современного мира» и разделяемые всем традиционалистским течением, во многом остаются верными. Но для некоторых существ этот общий процесс, ведущий в итоге к нигилизму, может иметь смысл испытания (испытания огнем или пустотой): ничто и свобода или приводят к краху, или оказываются стимулом для проявления высшего измерения и скрытого собственного бытия. Во втором случае можно подчеркнуть также новые внутренние перспективы — например, выход за пределы как теизма, так и атеизма, осознание, что бог, «который мертв» — это лишь очеловеченный бог морали и набожности, а не бог метафизики и традиционных внутренних доктрин.
После этой общей части я рассмотрел вопросы поведения и отношения в ряде областей современной культурной и общественной жизни. Все они рассматривались по одной схеме — прежде всего, прояснение разрушительной частной ситуации, а далее указание, какую пользу может извлечь из этого человек иного типа. Что касается всех процессов современного мира, которые обрушиваются на индивида (деиндивидуализирующие процессы), то высказанные мной идеи созвучны тому, что я говорил, касаясь Юнгера: из этих аспектов последнего мира может быть вырасти новая безличностность и новый реализм. Констатация того, что современная наука имеет чисто практический характер и что она, несмотря на видимость, представляет и устанавливает разложение всего того, что является подлинным и живым знанием, может вести к преодолению сциентистского мифа, к прямым контактам с природой во всем том, что в ней имеется стихийного и далекого от субъективного и человеческого, с целью соответствующего внутреннего пробуждения (это направление, разумеется, противоположно всякому примитивистскому, спортивному и им подобным «возвращению к природе» — этот феномен относится в регрессивным знакам нашего времени). В связи с этим я также кратко рассмотрел некоторые вопросы, поднятые в так называемой «феноменологии» (школа Гуссерля), но оставшиеся в ней только лишь философией, хотя они могли бы привести к уже отмеченным положениям внутренних доктрин традиционного мира, касающимся интеллектуального открытия реальности в ее многочисленных измерениях и ее символическом понимании. В другой главе я рассмотрел сферу культуры в узком смысле современной литературы, также остановившись на смысле развития современной музыки и того же джаза в связи с проявлением в ней изначальных сил и форм, положивших конец романтизму. Я рассмотрел также проблему наркотиков, использование которых является (в предельном случае) одной из многочисленных попыток создать суррогат смысла существования в контексте экзистенциального кризиса современного человека.
В одной из частей книги, которая называется «Распад общественной сферы», я вновь указал на принцип отстранения от всякой практической цели. В политической и социальной области больше не существует ничего, что могло бы быть объектом преданности и чувства долга. Принципом человека иного типа должна стать аполитейя. Противостояние между «Востоком» и «Западом» не имеет особого значения: это два аспекта одного и того же зла (как я уже указал в «Восстании» почти тридцать лет назад). Выбор стороны здесь может быть подсказан грубо практическими мотивами — в той мере, в которой коммунистический Восток влечет за собой даже физическое уничтожение всякого, кто не склоняется перед его законами. Помимо констатации кризиса чувства родины, семьи и прочего, я подчеркнул то, на что уже указал в общем виде в начале книги: все это по своей сути — формы буржуазного мира, его мифические, сентиментальные, риторические или романтические продолжения, обреченные на распад. В частности, я остановился на области пола, чтобы еще раз указать на двусмысленную ситуацию: тот факт, что все табу, запреты и условности, действующие в этой области, пали или падают, может быть и благом. Остается только увидеть, кто и как сможет использовать новую свободу, не скатившись в мелкую развращенность, половой примитивизм и пандемическую одержимость женщиной и сексом. Результаты, которые свободные, интенсивные и сущностные связи между мужчиной и женщиной в новом пространстве могут принести, связаны с перспективами, указанными мной в «Метафизике пола». Я также указал, что самым надежным способом обеспечения непрерывности является передачей знания
